Смерть на перевале - часть 7 | Death on mouting pass

  Руслан Семихатко шел в гости к своему лучшему другу Анатолию Углову, жившему недалеко от института. Руслан был в хорошем настроении: ему удалось сдать «хвост» по английскому языку, специально придуманному какими-то бриттами или норманнами, чтобы мучить и изводить несчастного Руслана. В дополнение к мерзкому английскому природа создала худую, сморщенную, желтую «англичанку» Веру Даниловну, наградив ее въедливым характером инквизиторши.

  - Ну, Семихатко, переводите! - шипела засушенная временем и злостью Вера Даниловна, наслаждаясь мучениями несчастного студента, тупо смотрящего в листки бумаги, испещренные черненькими нерусскими буковками. - Я жду!

  Три раза, обливаясь потом и чуть ли не слезами, пытался тупица сдать экзамен, но все усилия были тщетными: злая баба отказывалась вывести спасительную «тройку» в измызганной за годы учебы, сдач и пересдач экзаменов, зачетке. Семихатко был готов мыть полы Вере Даниловне, чистить ей тупоносые мрачные туфли, носить за ней огромный дерматиновый портфель, можно даже в зубах. Но принципиальная преподавательницы каждый раз завершала позорное фиаско студента роковыми словами:

  - Неудовлетворительно! Придется вам получше подготовиться в следующий раз!

  И вот, наконец, подобострастный, униженный, морально раздавленный Семихатко вызвал смутное чувство жалости даже в унылой мегере, которую боялось и ненавидело уже неизвестно какое по счету поколение студентов. Круглые карие глаза толстенького Семихатко так умоляюще глядели в лицо Веры Даниловны, пухлые короткопалые ручки так униженно складывались в молитвенном жесте, а круглые красные щечки так дрожали от волнения, что сухое сердце инквизиторши дрогнуло и подобрело.

  «Может, он старался... - забормотал внутренний голос в ее голове, украшенной седыми кудрями, словно приклеенными к черепу. - Может, ему не дается английский. Вдруг он заплачет?»... Преподаватель с ужасом заметила, что по толстым щечкам текут крупные горючие слезы, оставляя мокрые дорожки.

  - Три, Семихатко... - придушенным голосом объявила побежденная «англичанка», поднимаясь из-за стола. - Идите, умойтесь, и больше никогда не приходите ко мне. Язык Байрона и Шекспира на всю жизнь останется для вас тайной за семью печатями!

  За дверями аудитории Семихатко деловито утер заплаканное лицо и положил платок в карман, в котором уже грела сердце синяя зачетка с заветным «удовлетворительно».

  Все, мучения позади, теперь можно отдыхать, веселиться, играть в шахматы с закадычным дружком Толиком и готовиться к предстоящему лыжному походу.

  Хоть Руслан был толстеньким и кругленьким, на лыжах он передвигался с удивительным проворством, на зависть многим атлетам. Худой носатый Толик, полностью оправдывавший свою фамилию - Углов, только завистливо крякал, глядя на скользящего, как пингвин, дружка. Их на курсе звали Патом и Паташонком: маленький пончик Семихатко и длинный угловатый Толик всюду ходили вместе и были неразлучны и на сессии, и на семинарах, и в походах, и в студенческой столовой.

  Углов был тугодумом, мыслителем и, честно говоря, просто занудой, постоянно рассуждающим на абстрактные философские темы; Руслан наоборот, искрился остроумием и сыпал примитивными шуточками, закатываясь искренним детским смехом. Друзья родились и выросли в одном дворе, образованном несколькими высокими «сталинскими» домами, недалеко от главного машиностроительного завода, где работали их родители.

  Отец Семихатко был хохлом, упрямым украинцем с толстым брюшком и седым чубом; он занимал должность начальника цеха, а мать, волоокая малоросская красавица, работала в отделе кадров. Семья жила хорошо, ни в чем не нуждаясь даже в годы военных лишений; отец, правда, сутками пропадал на заводе, часто оставаясь там ночевать. Он был преданным делу партии коммунистом, человеком горячим, отчаянным спорщиком, за что чуть не пострадал в роковом тридцать седьмом году.

  Но кристальная репутация и поддержка рабочих цеха спасли свободу и жизнь упрямцу Тарасу Самойловичу Семихатко: его только отчитали на бюро райкома партии за несдержанность и пригрозили выговором. С тех пор весь свой дискуссионный пыл отец Семихатко расточал дома, доказывая жене преимущества товаров, идей, партийных линий и других важных вещей перед такими же товарами, идеями и партийными линиями...

  Папаша бушевал и шумел, как «Днепр широкий» из стихотворения обожаемого им Шевченко, но скандала не происходило: меланхоличная Галина Петровна только кивала, глядя на мужа коровьими красивыми очами, да поправляла толстую косу, венчавшую ее голову.

  В семье была еще младшая дочь, Оксана, ей только исполнилось двенадцать лет. В нынешнем году в семье случилась большая радость: купили телевизор «Шилялис», что стало предметом дикой зависти со стороны всех соседей и сослуживцев. Вечерами в просторной трехкомнатной квартире Семихатко теперь собирались родственники и друзья, горячась, обсуждали футбольные матчи, смотрели новости, жадно впивались глазами в демонстрацию какого-нибудь нудного балета; крошечный экран телевизора был источником самых интересных событий и жарких споров, в которых предводительствовал осмелевший отец семейства.

  После двадцатого съезда, осудившего перегибы в политике Сталина, Тарас Самойлович осмелел и то и дело громогласно высказывал свою точку зрения на те или иные события. Обстановка в квартире Семихатко была самой теплой и дружелюбной, поэтому Руслан вырос смешливым и мягким, но с украинской хитрецой, которая и позволила ему наконец-то сдать экзамен вредной Вере Даниловне.

  Как ловко он распустил сопли и слезы, как жалобно перекосил пухлое детское личико в плаксивой гримасе! При воспоминании о своем театральном успехе Руслан захихикал и ускорил шаги; ему не терпелось поделиться с другом своей радостью, в лицах пересказать экзамен, изобразить сухопарую «англичанку» со всем возможным юмором и комизмом.

  Над землею вились снежные змеи, по обочинам дороги нарастали сугробы, а Руслан мечтал о лыжном походе, в котором он вволю насмеется, наговорится, нашутится, покажет свое мастерство бывалого лыжника и, возможно, поближе познакомится с симпатичной Людой Лебедевой. Или хотя бы - со смелой и спортивной Зиной Портновой. Впрочем, к девушкам Руслана пока не особо тянуло; он был инфантилен, как многие юноши из благополучных советских семей. Гораздо больше его интересовали дружеские отношения с Толиком Угловым, который был его полной противоположностью.

  Толик жил с матерью и инвалидом-отцом в подвальном этаже соседней пятиэтажки. Отец потерял ногу на войне, в битве при Курской дуге, когда был тяжело ранен осколками фугаса. После войны отец стал все чаще прикладываться к бутылке; раньше он был классным шофером, возил начальство завода, за что и получил однокомнатные хоромы в подвале кирпичного большого дома.

  Попивая, папаша опускался все ниже и ниже, теряя интерес к жизни; он постарел, обрюзг и стал выглядеть стариком. Когда он, скрипя протезом, выходил мести улицу, убирать снег, Толику становилось его жалко. Поработав, отец доставал чекушку из убогого кособокого буфета, стоявшего в углу кухни, и, налив в стаканчик водку, молча выпивал. Потом, приняв свою ежевечернюю дозу, заваливался спать на сундук, покрытый множеством самовязанных половиков.

  Мать, здоровенная женщина с мускулистыми руками молотобойца, отпахав свою смену в горячем цеху, открывала буфет и досасывала остатки зелья из флакона. Иногда родители, напившись, дрались, тупо, беззлобно, возясь, как большие свиньи в углу комнаты. Толик старался не замечать пьянства родителей, к тому же они очень любили своего единственного позднего ребенка.

  Могучая бабища родила Толика далеко за тридцать, что в те времена было равносильно чуть ли не пенсионному возрасту. Отец и мать как могли пестовали свое любимое очкастое детище, а Толик радовал их пятерками и четверками, занимался в авиамодельном кружке, первым в классе вступил в комсомол. Толик был незлобив и трусоват, им легко было руководить, поэтому в дружеском тандеме главную роль играл, конечно, говорливый и смешливый Руслан.

  Он сманил Толика в лыжную секцию еще в школе, втайне стремясь отгородить себя от насмешек других ребят, хихикавших сначала над неловкостью и толщиной Семихатко; теперь ребята потешались над неловким и угловатым очкариком Толиком...

  Но вскоре друзья научились многим физкультурным премудростям, освоили технику лыжного бега, стали занимать места на соревнованиях, так что насмешкам пришел конец. Они отправлялись в походы самой высокой категории трудности, спускаясь с опасных склонов, подымаясь на крутые уральские горы, ночуя посреди снежной равнины в маленькой палатке.

  Семихатко непрерывно болтал, а Углов любовно глядел на своего толстенького приятеля, такого разговорчивого, светского, веселого... Только Руслан знал страшную тайну Толика - то, что его родители были алкоголиками, горькими пьяницами. Углов успешно поступил в институт вместе со своим неразлучным другом, сдав все экзамены на «отлично». Он был неглупым, хотя и нудным парнем, в глубине души - романтиком, мечтавшим прославиться где-нибудь на космических просторах Вселенной.

  Углов представлял себя в серебряном скафандре, возле громадной светящейся ракеты, под аплодисменты правительства отбывающим на какую-нибудь отдаленную планету Солнечной системы, чтобы установить там социальную справедливость... Но в реальной жизни Толик был трусоват и опаслив, постоянно тревожился по пустякам, по нескольку раз за неделю мерил температуру, рассматривал в зеркало горло, ощупывал живот. Стоило ему прочитать про какое-нибудь страшное заболевание, как он немедленно находил у себя все смертельно опасные симптомы.

  В походах Углов тщательно кутался, наматывая на жилистую шею метры шерстяного шарфа, надевал две-три пары теплых кальсон с начесом, под ушанку напяливал смешную вязаную шапочку, закрывая уши... Могучая мать то и дело стращала Толика:

  Гляди, Тольчик, не подхвати бациллу! Смотри, не заболей! Вокруг полно страшенных микробов, будут тебя жрать изнутри, если не будешь мамку слушать!

  И, хотя «мамка» преследовала исключительно благие цели, ей удалось развить у впечатлительного и боязливого сына настоящий невроз. Толик следил за своим здоровьем, отличался патологической аккуратностью и осторожностью.

  В походы мать отпускала сына неохотно, но в последнее время все чаще бывала пьяна, так что у юноши появилась свобода действий. Друзья решили отправиться в заветный лыжный поход перед важными государственными экзаменами, чтобы проветриться и «психически отдохнуть», как выражался Семихатко.

  Руслан постучал в дверь и уже ждавший его Толик отпер замок. Молодые люди прошли в бедно обставленную комнату, все украшение которой составляли жуткие деревенские половики, сплетенные из обрывков разноцветных тряпок матерью Углова, тяготевшей, как каждая женщина, к уюту и эстетике.

  Углов достал обшарпанную шахматную доску и принялся расставлять фигуры, с неподдельным интересом слушая драматическое повествование Руслана, который театрально взмахивал короткими ручками, носился по комнате, как колобок, гримасничал и говорил на разные голоса, изображая то плачущего себя, то выдру-мегеру Веру Даниловну с ее трагической последней фразой: мол, никогда, никогда Руслан Семихатко не узнает великого языка Байрона и Шекспира...

  Толик усмехался и растягивал бледные тонкие губы в улыбке, что означало для него крайнюю степень веселости.

  - Ну, давай партию! - воскликнул наконец разгорячившийся Руслан и прыгнул на дико взвизгнувший диван, на котором спал обычно Толик. Над диваном висело еще одно украшение жилья - коврик с дико намалеванными лебедями, приобретенный мамой Углова на толкучке. Ребята принялись играть в шахматы, причем Руслан хитрил и изворачивался, а Углов напряженно обдумывал каждый ход, как будто от этого зависела его собственная жизнь.

  - Я в поход с собой возьму настоящую свиную корейку! - похвастался Семихатко, плотоядно облизываясь, - отцу выдали на работе два кило. Отличная, такая жирненькая, с розовым мясом, шкурка - объедение! Потом еще возьму голландского сыра, тоже отменный сыр. Тебе нравится голландский сыр?

  Толику нравился всякий сыр и любое мясо. Из-за пьянства родителей он частенько недоедал, хотя мать прилично зарабатывала в своем горячем цехе и часто получала хорошие продуктовые заказы, которые так же часто меняла на алкоголь у знакомой продавщицы. Приятные разговоры о еде задевали чувствительные струнки в душе обоих друзей; пока это интересовало их даже больше, чем девушки, которых Толик Углов втайне вообще опасался. Вернее, не девушек, а страшных бацилл и микробов, которые могут присутствовать внутри этих соблазнительных созданий. Недаром мамаша предупреждала Толика со зверским выражением лица:

  - Ты, Тольчик, берегись девок. От них одна грязь и всякая дурная болезнь. Нос провалится, глаза вытекут, ежели что... В мою молодость у нас полдеревни от сифилиса перемерло, когда солдаты с мировой войны пришли. Там от немок, значит, перезаражались, и айда домой! Хуже сыпняка такая страсть господня, Тольчик!

  Толик беспокойно ерзал и ужасно боялся маминых рассказов, в которых часто фигурировали злые женщины, доверчивые мужчины и страшные болезни, в один момент уносившие человека на тот свет. Детство и юность матери прошли в жестокие и кровавые годы Первой мировой, потом - нескольких революций, деревня несколько раз переходила в руки то белых, то красных, то зеленых, потом была продразверстка и раскулачивание...

  Голод, холод, лишения, эпидемии, бродячие пророки и беглые матросы, дезертиры и бандиты, большевики и грабители - чего только не хлебнули несчастные крестьяне. Мать помнила времена, когда с голодухи жрали собственных детей, варили дохлых собак и ели лебеду с крапивой и древесной корой... А уж смертей и болезней она навидалась всяких; может, поэтому так убедительно звучал ее голос, когда она предостерегала любимого сыночка от всяких опасностей. Толик унаследовал генетический страх матери, который определял его поведение, свойственное скорее пожилому человеку, а не романтичному юноше.

  - Давай, ходи скорее! - поторопил Толика холерик Руслан. - Чего ты рассусоливаешь, скоро ночь на дворе, а нам еще надо подумать, что мы с собой возьмем. Мне Вовка обещал дать иностранную лыжную мазь; говорит, она пахнет как самый дорогой одеколон, хоть откусывай, такая шикарная вещь! Мы с тобой смажем лыжи этой штукой и быстрее всех побежим! Пусть только успевают за нами! - Семихатко дергался всем телом, показывая, как ловко он пойдет по лыжне.

  - Мазь - это хорошо... - медленно ответил Толик, тщательно обдумывая следующий ход. - Надо лекарства не забыть: йод, зеленку, аспирин. Еще взять горчичники можно, витамины, мазь Вишневского...

  - Ой, не могу! - визгливо расхохотался Руслан, картинно валясь на спину. — Ты прямо как старый дед! Еще «Скорую помощь» с собой возьми, вдруг понадобится. А то в походе всякое может случиться!

  Он даже не подозревал, как был близок к ужасной истине в этот момент. Если бы хоть на долю секунды он заподозрил страшную правду, то поседел бы от мысленно увиденного. Но боги милосердны и до поры, до времени скрывают от нас те события, которым суждено стать причиной нашей гибели и поражения в великой борьбе под названием Жизнь...

  Часы бытия многих людей уже отсчитывают последние минуты, а ничего не подозревающие смертные смеются и плачут по пустякам, переживают из-за мелочных огорчений и тревог. Боги судьбы милосердны.

  Юноши закончили партию, в которой пришлось признать ничью. Руслан мог бы выиграть, но ему не хватило терпения; победа могла бы остаться за тугодумом Угловым, но он был слишком осторожным и медлительным. За окном сгустилась тьма, за дверью послышались тяжелые шаги нетрезвого инвалида-папаши; мать в этот день работала во вторую смену. Руслан засобирался домой, ему был противен опустившийся Углов-старший, который когда-то был бравым солдатом и храбрым воякой, а теперь превратился в пародию на человека.

  Толик пошел проводить друга. Вместе они вышли на заснеженную улицу и с наслаждением вдохнули свежий морозный воздух. Метель утихла, свежий серебристый снег сиял и переливался под лунными лучами, а в высоком небе появились золоченые глазки звезд.

  Снег скрипел под ногами прохожих, спешивших с работы в свои теплые комнаты, где их ждал немудреный ужин и семейные разговоры. Друзья неторопливо шли по улице. Несмотря на близость огромного завода, днем и ночью выпускавшего в небо клубы черно-красного дыма, дышалось легко и свободно. Руслан расстегнул воротник пальто, а Толик поглубже надвинул уродливую вязаную шапочку и заботливо прикрыл горло шарфом.

  Не спеша, молодые люди двинулись к подъезду Руслана, разговаривая о всякой ерунде, но ерунде приятной, казавшейся им важной и интересной. В основном разговаривал Руслан, а Толик молчаливо слушал, изредка вставляя словечко-другое. Юноши почти дошли до подъезда и уже собирались прощаться, как вдруг из тьмы вынырнула замотанная в многочисленные тряпки и юбки фигура женщины. К юбкам клещами прицепились два крошечных ребенка, одетых еще более живописно... Фигура метнулась к ребятам и пронзительно заголосила:

  - Дайте пятьдесят копеек ребенку на молоко! Три дня не ели, молодые, красивые, я вам счастье нагадаю, любовь наворожу!

  Детишки заученно запищали жалобными голосами, причмокивая и показывая грязными пальцами на голодные рты. Вмиг поднялся шум и визг, словно кричали не три человека, а целая орда диких кочевников. Цыганка истово просила дать хоть десять копеек, на которые можно было купить только стакан газировки без сиропа или коробок спичек; денежная хрущевская реформа еще не произошла.

  - Дайте хоть копеечку, - умоляла смуглая простоволосая, несмотря на мороз, женщина. - Хоть копеечку подайте на лекарство больному ребенку!

  Прижимистый хохол Семихатко оттолкнул назойливую цыганку и потащил Толика к дверям:

  - Пошла к черту, сволочь! - в интонациях студента явственно слышались нотки его жадных предков, испокон веку ненавидевших нищую голытьбу, шатавшуюся по станицам бескрайней Малороссии. Руслан грозно сдвинул круглые черные брови и замахнулся на женщину, отшатнувшуюся, словно бродячая собака. - Ишь, цыганское отродье, нашла подавальщиков! Нет у нас ни копейки!

  Детишки еще пронзительнее запищали, заплакали, но Семихатко уже вошел в подъезд, продолжая раздраженно ворчать. Более мягкий и чувствительный Толик испытывал неловкость.

  Он прекрасно знал, что цыгане - ловкие обманщики и мошенники, которые опутывают своими сетями доверчивых граждан, а все их гадания - не более чем способ выманить у людей сбережения. Но в душе Толику стало очень жалко верещащих детишек, вид у которых действительно был несчастный и голодный. И очень оборванный.

  - Ну, ты чего там застрял! - выкрикнул Руслан из гулкого подъезда, а Толик ответил:

  - Иду! - а сам сунул руку в карман, где болталось немного мелочи.

  Денег у Толика никогда не было; крошечную стипендию он тратил на еду, потому что часто бывал голоден. Он покупал круглые булки, посыпанные хлебной крошкой, молоко, кефир, сладкие творожные сырки - и все равно в животе часто урчало. Руслан не очень-то угощал своего верного друга, несмотря на то, что в его доме редкий в те годы холодильный шкаф был забит дефицитными и вкусными продуктами...

  Руслан был довольно скупым парнем, хотя иногда и отрезал закадычному дружку кружок вкуснейшей докторской колбасы или ломоть сыру. Отец Руслана был куда щедрее сына; Руслан пошел в предков по материнской линии, которых в станице называли за глаза «жидками» за мелочность. Поколебавшись, Толик выудил мелочь из кармана и, не считая, сунул в коричневую, сложенную ковшиком, ладонь цыганки.

  - Возьмите, женщина. - угрюмо буркнул он, стараясь казаться грубым, чтобы неприятное общение как можно быстрее кончилось. К тому же он подозревал, что цыгане заражены множеством неизлечимых болезней, а микробы сейчас так и перепрыгивают, как блохи, на его древнее пальто.

  Цыганка ссыпала монетки куда-то в глубину юбок и цапнула Толика за влажную руку, приговаривая:

  - Я тебе погадаю, красавец, будет тебе много счастья, радости, долго будешь жить, ничего с тобой не случится. Будешь богатым, доживешь до седых волос. А твой дружок злыдень скоро сгинет от страшной порчи, от черного колдовства, от смертельного дьявола, посреди черного леса, у тряпичного дома!

  Пожелания цыганки насчет здоровья и долголетия втайне пришлись Толику по душе. Ему она сразу показалась симпатичной и мудрой женщиной; всплыли в памяти рассказы матери о верных цыганских гаданиях, о том, как одна старая цыганка давным-давно, еще в детстве, предсказала ей жизнь в большом городе, в каменном доме, в своей квартире... Толик впал в какое-то подобие гипнотического транса и стоял, слушая, с полуоткрытым ртом. Слова о Руслане его немного испугали, но Толик был эгоистом и думал в основном о себе.

  - Будет тебе страшная опасность, - неприятно пообещала цыганка, держа вялую руку Углова, - только ты умный, осторожный, ты будешь живым. Тебя сама смерть пощадит, дьявол обойдет стороной. Бойся черного человека с черным ящиком, ящик говорящий, только недолго ему говорить; все замолчат и больше уж слова не скажут. А ты, золотой брильянтовый красавец, будешь все иметь, богато жить, купишь машину и поедешь, как король, по главной улице. А злыдень сгинет; у него глупая голова лопнет.

  Ты с ума, что ли, спятил! - в бешенстве проорал Руслан, выглядывая из дверей. - Что ты с этим крапивным семенем разговариваешь! Ну и стой тут, пока без пальто не останешься! - раздраженный дружок вновь растаял во тьме парадного.

  Через несколько секунд хлопнула дверь его квартиры. Ошарашенный Толик стоял столбом, а цыганка вырвала у него несколько волосков, торчавших из-под шапки, дунула на них, плюнула Толику под ноги, что-то пробормотала на своем непонятном языке и удалилась, метя многочисленными юбками по снегу. За ней побежали цыганята, один из которых почему-то отдал Толику честь, улыбаясь белейшими зубками, словно и не рыдал только что. Студент растерянно глядел вслед смуглым обманщикам, размышляя об услышанном. Все словно в страшной сказке: черный человек, черный ящик, черный лес...

  Может, это про поход, в который они собрались вместе с ребятами? Может, ему лучше остаться дома? Сердце Толика трусливо сжалось, но в тот же момент ему стало стыдно: как же так, он комсомолец, спортсмен; когда-нибудь он будет бороздить просторы Вселенной, открывая новые планеты и Галактики... Он почти закончил металлургический факультет лучшего ВУЗа, чтобы поработать на лучшем заводе, прославившемся своими танками, благодаря которым мы победили во время Отечественной войны!

  И как дурачок, он стоит и размышляет над предостережениями глупой необразованной цыганки. Все же странная штука - человек! И все же неприятно, что он допустил слабость на глазах у Руслана, который теперь будет высмеивать его, а может, и ребятам расскажет, изобразив в лицах комичную сцену гадания...

  Толик грустно вздохнул, мигнул маленькими бесцветными глазками и отправился домой, чтобы почитать очередной роман Беляева, большим поклонником которого он был. Ему ужасно нравились романы про космические полеты, про освоение Марса, а вот медицинскую историю про отрезанную профессорскую голову Углов старательно пропускал.

  Неприятной была и повесть про морского дьявола Ихтиандра, которому чадолюбивый папаша-профессор прорезал жабры. Нет, Толик не любил болезней, медицины и всего, связанного со страданиями; его привлекала другая, победоносная фантастика, хотя и в этих романах он поспешно перелистывал страницы с описаниями боев и ран, предательств и побоев... Толик Углов был слабым человеком. Вот это и почуяла вредная цыганка, так встревожившая его своими предсказаниями. Толик дал себе слово укреплять волю, которая приведет его к победе и побрел домой.

  Настроение у него стало так себе, в комнате выводил рулады нетрезвый отец, а к сундуку была прислонена отстегнутая деревянная нога... Толик сел за стол, включил лампу и взялся за перечитывание романа любимого парализованного писателя. Если бы Толик знал о болезни любимого автора, то, может быть, охладел бы к его творчеству.

НЛО -

ближний разум

Смерть на перевале: Отрывок седьмой