Смерть на перевале

  Зимний день подходил к концу. Уже заканчивался февраль, самый короткий зимний месяц, когда в солнечные дни небо становится синим и глубоким, как летом. И можно ощутить на коже слабое тепло, как слабое напоминание о приближающемся лете, о счастливых днях, когда растают снега, пробьется зеленая травка, загомонят вернувшиеся из теплых краев птицы. Фома Яковлевич Глотов с наслаждением подставил лучам заходящего солнца свое обветренное лицо.

  Целый день он шагал на уродливых, но надежных и верных лыжах, обтянутых шкурой, тащил мешок со снаряжением, сверял путь по карте и по компасу, делал пометки в путевом блокноте. Он здорово устал, зато добрался короткой дорогой до заповедного перевала, известного издревле под именем Перевала Мертвецов. Или, точнее, здесь располагалась та самая загадочная гора Девяти Мертвецов, а поблизости было скрыто неимоверное сокровище древнего народа манси. Насчет сокровища известны были только темные слухи, рассказы пьяных купцов, выгодно менявших водку и продукты на отличные меха и самородное золото, да краткие упоминания других путешественников, оставивших заметки и летописи о своих скитаниях в этих далеких северных краях.

  Сами вогулы, широколицые, маленькие, узкоглазые, отворачивались и умолкали, едва только заводили при них речь о Золотой бабе, громадном идоле, запрятанном где-то в горах, которому поклоняются тайно от властей эти дикие люди.

  Глотов за время путешествия убедился, что мнение о глупости и дикости вогулов преувеличено, это смышленый, добрый и щедрый народец, всегда готовый прийти на помощь и поделиться последним. Насчет же грязи и неразвитости: да посмотрите вы на крестьян крепостных какой-нибудь Нижегородской губернии! Приземистые хлипкие избы, топящиеся по-черному, всюду грязь, нищета так и прет из каждого угла, а уж о грамотности и говорить не приходится. Водку же лакают одинаково, только наши мужики покрепче, а измельчавшие, шатающиеся от слабости и голода вогулы так и падают после первой же чарки, поднесенной хитрым купчиной.

  Говорливыми становятся, болтливыми и дураковатыми, смеются невесть чему, пуская пузыри, но даже в опьянении мигом закрывают рты, как только пытаются вывести их на разговор о золоте, о великом сокровище, скрытом в горах их далекими предками, когда проводили русские попы насильственное крещение народа югры, как их тогда называли.

  Глотов и сам, что греха таить, пытался подпоить местного шамана, колдуна, лечившего все болезни и общающегося будто бы с мертвецами. Без выгоды, а для получения информации, благодаря которой можно написать повторное прошение на высочайшее имя о выделении средств на организацию экспедиции.

  Но Фому так просто не сломишь; недаром и в Евангелии Фома был неверным, то есть - неверующим, во всем хотел лично убедиться, удостовериться. Даже в воскрешение Христа поверил только после того, как вложил персты в его раны, руками дотронулся. Тогда и поверил. Вот и Глотов такой же; нипочем никому не переубедить Фому Яковлевича, коли он что-то задумал.

  Напрасно рыдала жена, умоляла оставить опасную затею. Ясно, страшно ей в немолодом уже возрасте остаться без кормильца, без хозяина. Слава Богу, что нет у них детишек, которые тоже стали бы цепляться за папашу и выть надсадными голосами жалкие слова. Может, тогда сердце у Фомы Яковлевича бы растеплилось и сжалилось, отказался бы он от путешествия в эти неприветливые края. А может, и тогда бы собрался да поехал, позаботившись обо всех бумагах, о завещании духовном и наследстве для родных.

  Хоть и небогат Глотов, но сумел скопить небольшой капиталец, который хотелось ему больше всего на свете потратить на географические открытия, исследования, путешествия, а главное - основание музея истории Урала, где в деревянных ящиках со стеклянными крышками будут лежать невероятно древние и ценные экспонаты: всякие наконечники копий, стрел, кривые ножи из обсидиана, украшения, взятые из погребальных холмов и могильных ям.

  По углам будут расставлены страшные деревянные идолы и шаманские столбы, обозначающие единство трех миров, картины будут висеть на стенах, изображающие быт и нравы диких народов северного Урала. Множество чучел птиц и зверей будут представлены художественно в стеклянных кубах, вроде как в Санкт-Петербургском зоологическом музее или в Кунст-камере, основанной самим императором Петром Первым, тоже любителем естественных наук.

  Бывал Фома Глотов в столице и каждый раз как ребенок, восхищенный и зачарованный, простаивал часами в гулких залах музеев, битком набитых всякой всячиной. Вот во время этих стояний загорелся Фома Яковлевич, потомственный купец второй гильдии, получивший недурное образование, идеей открыть собственный Музей. Не для себя; какая с музея прибыль! Для людей, для тех, кто тоже способен оценить собранные воедино древности и чудеса. А самому Глотову хватит и скромной таблички с аккуратно выгравированными словами: «Сей музей был основан в году таком-то при непосредственном участии и бескорыстной помощи Ф.Я.Глотова». Не дал Бог детишек, так в главном своем будущем детище переживет свой век скромный географ и историк, бывший купец, а ныне - настоящий ученый, принятый за заслуги в Географическое общество, филиал которого есть теперь в столице Урала - Перми.

  Мечты о будущем подогревали кровь путешественника, придавали сил уставшему телу, радовали душу. Он терпел и раньше многие лишения, чтобы отыскать наконечник стрелы или древнее копье, с которым охотились на медведя, это было не первое его путешествие в северные края, но именно в этот раз Фома Яковлевич решил, наконец, проверить те странные слухи о Золотой Бабе, скрытой в недрах горы Девяти Мертвецов.

  Он может сделать очень большое открытие, которое будет замечено самим Государем Императором; ему не придется больше униженно посещать чиновников, откровенно глумящихся над его научными целями и задачами. Деньги потекут рекой, так что можно будет снарядить настоящую экспедицию, из многих человек, с картографами, географами, филологами и фольклористами... А пока ему приходилось все делать самому, самому тратить свои скромные сбережения и рассчитывать только на себя. Зато и слава первооткрывателя достанется именно ему, никто не сможет оспорить у Глотова пальму первенства в открытии древнего идола, сплошь состоящего из золота, или в составлении новой обширной карты с указанием всех неисследованных ранее мест.

  Как плохи и неподробны нынешние карты, Глотов убедился на собственном опыте, пару дней проблуждав по лесу. Пришлось ему потом нанять двух вогулов-проводников, отменно знавших местность и давших много ценных указаний и помощи. Однако новая возникла закавыка: вогулы наотрез отказывались следовать в ту сторону, куда так стремился попасть Фома Яковлевич. До поры великолепно выполнявшие роль верных Вергилиев, трудолюбивые, кроткие, довольные донельзя той малостью, что мог уделить им небогатый Глотов, проводники мгновенно замкнулись в себе и посуровели их плоские, доселе добродушные лица. Это произошло сразу, как только путешественник откровенно рассказал о цели своей одинокой экспедиции: что ищет он Гору Девяти Мертвецов, о которой узнал от других русских, бывавших здесь во время оно.

  - Туда нельзя ходить, - строго сказал проводник постарше, Юрген. - Там шибко плохо будет. Туда только шаманы могут ходить, носить жертву.

  Глотов принялся разубеждать своих проводников, настаивать на христианской точке зрения, что истинно верующему человеку ничто повредить не может, а шаманы - тьма и казнь для вогульского народа, но вогулы были непреклонны. Наконец, сошлись на том, что манси еще немного проводят смельчака, укажут ему примерное направление пути. Останется идти где-то около двенадцати часов, может, чуть больше. То есть ранним утром Юрген и Халалей отправятся обратно, в свое селение, до которого около трех суток пути, а отчаянный Глотов двинется навстречу тому, что вогулы считали верной гибелью.

  Глотов согласился, уговорил вогулов взять с собой тяжелый мешок с продуктами, который ему одному был не нужен. Глотову вполне хватит того запаса, что он несет на себе; да и ружье на что? Стреляет Фома Яковлевич так отлично, что даже полицмейстер вышел как-то из себя, когда на пари они демонстрировали свое умение на охоте. Раскричался, стал красным, как рак, зашевелил для пущего сходства усами, так что окружающие просто расхохотались незаметно над самодуром, привыкшим во всем брать верх, если не умением, так глоткой и хамством. Глотов удовлетворенно засмеялся, вспомнив, как прострелил шляпу полицмейстера. Это был его звездный час как стрелка и спортсмена!

  Долго по Перми гуляли легенды об этой удивительной охоте, где из обычного ружья обычный купчишка, а ныне - ученый-выскочка Глотов проучил самого полицмейстера, известного своей тягой к карточным выигрышам, которыми прикрывались самые настоящие взятки. Так что с ружьем Фома Яковлевич умел управляться просто отлично, ему ничего не стоило настрелять себе к обеду и жирных куропаток, и тетерева, и зайца.

  Впрочем, зайцев Глотов как-то жалел, предпочитая обходиться птицей, которая в этих краях была особенно упитанна и жирна. Ощиплешь такую куропаточку или рябчика, зажаришь на костре, и никаких тебе деликатесов не нужно. Разве что добрый ломоть хлеба, без которого русскому человеку - никуда. Вот с верным ружьецом, с мешком заплечным, на широких местных лыжах, которые кажутся такими неуклюжими, и так хорошо держат на плотном снежном насте, путешественник Фома Глотов отправится дальше, к той заветной Горе Мертвецов, где, возможно, таится сокровище.

  Золотую Бабу Фома Яковлевич почему-то представлял себе в виде бабы снежной, в виде трех комков золота, поставленных один на другой, как по оттепели ставят ребятишки во дворах домов убогое подобие человека. И вот этакая снежная баба стоит себе где-то в лесу у Горы, ждет первооткрывателя своей примитивной красы! А если и не удастся найти Бабу, то зато Глотов составит отличную карту местности, очень четкий план с подробными указаниями и пояснениями, так что его имя внесут золотыми буквами в почетную летопись Географического общества.

  Это неправда, что путешественниками движет одна только фанатичная страсть к победе, к открытию; за нею часто стоят причины, вполне человеческие и понятные. Хочется им и славы, и достатка, и внимания к своей персоне, и доброжелательного участия в своей судьбе власть имущих, способных одним росчерком пера отправить в дальние края очередную экспедицию, отлично снабженную и укомплектованную наилучшими учеными и солдатами для защиты.

  Мечтал об этом и Фома Яковлевич, но не столько для личной пользы, сколько для всего человечества, для науки, которой он поклялся служить верно всю свою жизнь. И вот с упорством русского человека, первооткрывателя, Фома Яковлевич шел и шел по заснеженному лесу, мечтая о прекрасных находках и тихо радуясь солнечному деньку, что так редки зимой на Урале. Конечно, без проводников тоскливо, не с кем и слово молвить, но Глотов не слишком унывал; он был человеком не слишком разговорчивым, вести интересные речи начинал только в подпитии, в компании близких по духу людей. А здесь, в лесах, ему было и так хорошо. Главное, успеть дойти до перевала до того, как опустится за горизонт солнце. Темнота тут наступает быстро, вмиг покроется все мраком, трудно будет хорошенько устроиться на ночлег.

  Фома Яковлевич прибавил шагу и еще быстрее заскользил по насту на своих широких лыжах. Деревья становились все более редкими, виднелись впереди уже полукружия невысоких гор, поросшие хвойными деревьями. Одна гора особенно выделялась; ее склоны были скалистыми и черными там, где сполз или стаял под лучами солнца снег, а силуэт с острыми краями зловеще выделялся на фоне неба.

  Хотя до горы оставалось еще довольно далеко, Глотов почти физически почувствовал холод недоброжелательства и ненависти, исходивший от нее. Фома Яковлевич поежился и перекрестился, подержался рукою за нательный крест, прошептал: «Помилуй мя, Господи», но тут же немного устыдился: он ведь ученый, почти матерьялист, Спенсера почитывал, и вот такие позволяет себе суеверия. Однако, береженого Бог бережет.

  Снег противно заскрипел под лыжами, словно злобно взвизгивая от каждого шага путешественника, а солнечные лучи потускнели, поблекли и вовсе исчезли. Хмурое небо нависло над местностью, как вымя громадной коровы, и под сердцем Глотова шевельнулся противный холодок страха. Он смотрел на Гору Девяти Мертвецов, так неприветливо встречавшую его. При мысли, что ему предстоит одному ночевать здесь, предварительно осмотрев местность, начав поиски возможного сокровища, Фоме Яковлевичу стало не по себе. Он заметил, что птичий гвалт полностью прекратился, нигде не щелкала белка, не трусил по снегу заяц.

  Пустынно было вокруг. И чем ближе к горе подходил Глотов, тем пустыннее казался пейзаж, его окружавший. Но Фома Яковлевич постарался набраться решимости и вскоре почти вплотную подошел к перевалу Смерти, угрюмо громоздившимся горам, у подножия которых там и сям лежали громадные валуны. Когда-то, десятки тысяч лет назад, великий ледник притащил с собой, как полноводная река, эти огромные камни, словно песчинки, разбросал их повсюду, а за многие-многие века они вросли в землю прочно. Некоторые валуны достигали трех-четырех человеческих ростов, а в обхвате и вовсе были невероятно большими.

  Глотов внимательно осмотрел некоторые камни в надежде обнаружить письмена или следы древних стоянок. Пока ничего найти не удалось, но Фома Глотов нюхом чуял, что рядом спрятано что-то чрезвычайно ценное и загадочное. Кровь забурлила в жилах, сердце забухало, застучало... Путешественник немного отдохнул, чтобы собраться с мыслями и обдумать план поисков, сжевал ломоть хлеба с салом, разведя небольшой костер. О костре он позаботится попозже, когда будет готовиться ко сну, пить чай, ужинать, а пока достаточно небольшого перерыва, передышки.

  Глотов встал, вздохнув, отряхнул крошки с тулупа, поправил шапку и неспешно принялся осматривать гору, подойдя вплотную к ее подножию. Лыжи пришлось снять, так что путешественник то и дело проваливался в снег по колено, а то и глубже, но ловко высвобождался и вновь упоенно обшаривал и взглядом, и руками скалистую поверхность горы. Он кряхтел и пыхтел, но в азарте поиска не замечал этого. К тому же, он был тут совсем один, так что о приличиях думать не приходилось.

  Прошло довольно много времени, и уже край солнечного диска исчез за горами, только последние красноватые лучи освещали все вокруг. Но Глотов не мог остановиться в азарте поиска; вдруг он заметил трещину в боку горы, довольно широкую, но замаскированную снегом и мелким кустарником так хорошо, что сначала он не обратил на нее никакого внимания. Фома Яковлевич замер, как охотничий пес, буквально сделал стойку, затаив дыхание. Он понял, что перед ним - вход в недра Горы Девяти Мертвецов, дорога к тайным сокровищам, в существовании которых он никогда не сомневался. И вот его уверенность нашла свое подтверждение!

  В сознании Глотова промелькнуло видение триумфа, лавровые венки, аудиенция у самого Государя Императора, прозвучали аплодисменты и латинские термины, мутно блеснуло золото древнего идола; на все это ушло две-три секунды, по истечению которых Фома Яковлевич ринулся к трещине, раня ладони об острые камни, с корнем выдергивая чахлый, но колючий кустарник.

  Из недр горы на него пахнуло сыростью и тленом, но забывший обо всем путешественник проник в глубины каменного тайника, оказавшись в темной и холодной пещере. Фома Яковлевич дрожащими руками зажег свечу в специальном фонарике с отражателем и при ее тусклом свете стал рассматривать пещеру, в которой оказался. Как он и предполагал, это был как бы предбанник, сени, за которыми и следовало искать что-то более важное и загадочное.

  Фома Глотов ухмыльнулся довольно, заметив в углу лаз, словно специально устроенный для тех, кто догадается его поискать. Ни секунды не медля, Глотов стал пробираться к отверстию, стараясь не разорвать унты о многочисленные острые камни, усеявшие пол пещеры. Он привязал к выступу скалы у самого лаза тонкую бечевку, которая должна была, разматываясь, служить ему гарантом успешного возвращения, нитью Ариадны. Перекрестился для надежности, и пополз по узкому каменному коридору, становившемуся все уже и уже. Снаружи солнце почти село, погас и небольшой костерчик, разведенный Глотовым, а на снегу сиротливо остался лежать его заплечный мешок, из которого взял с собою в пещеру отважный энтузиаст только фонарик, бечевку и блокнот. Да еще взял уголек из костра, втайне твердо уверенный, что нужен ему будет этот уголек для оставления знаков и замет в недрах горы.

  …Эта зима принесла с собой еще более сильный голод. Ей тесно и пусто в большой пещере, под угрюмой горой. Тело ее, сотканное из миллиарда разреженных атомов, алчет пищи, свежей крови, без которой не обходится ни одна большая охота. Она не охотилась очень давно; с каждым годом она слабеет и с каждой зимой все большая ярость поселяется в ее душе; неистовая исступленная ярость демона, лишенного положенной жертвы.

  В иные времена она вдоволь пила кровь и выедала измученные страхом и ужасом души людей; раньше существа среднего мира боялись и почитали ее. И от страха и почитания она становилась все сильнее, все ужаснее, проявляясь четче в их убогой реальности. Все знали, когда охотится великая Сорни-Най. Ни один зверь, ни одна птица, ни один человек не смел покинуть свою нору, если Сорни-Най выходила на охоту.

  Как ужасна она была! Огромного роста, косматая, сияющая мертвенным голубоватым светом шла она, вровень с самыми высокими макушками могучих кедров, не оставляя следов на снежном ковре; приплясывали ее кривые ноги в страшном танце смерти, сверкали раскосые зеленые глаза, болтались пустыми мешками чудовищные груди, поросшие шерстью. Свист и дикий шум оглушали и умерщвляли все живое еще до того, как лопались от ужаса глаза смотрящих на жуткий танец Великой Охотницы.

  В колчане у нее — девять золотых стрел, несущих смерть, а огненные шары, которые мечет богиня, точно попадают в цель, унося души живых в страшное царство мертвых. Ожерелье из сотен черепов обвивает ее могучую шею, а когтистые руки цепко хватают добычу, вырывая сердце, раздавливая, словно кедровые орешки, головы несчастных жертв. Она появлялась из-за перевала, из-за гор, внушавших священный трепет всем живущим на земле; только горстка посвященных могла приблизиться к ее обители, принося жертву. Она была всегда: она помнит себя многие тысячи и миллионы лет. Когда здесь плескалось великое море, населенное зубастыми ящерами, пришла сюда Сорни-Най.

  Ее рождение - далекая точка в мировом пространстве и времени, и рождение это связано с далекой звездой, о которой даже ее память не сохранила ничего. Она попала сюда и властвовала безраздельно, охотясь, покидая ради этого пределы нижнего мира, как назовут ее реальность глупые люди. Она помнит, как появились эти двуногие существа в одежде из шкур, она видела их убогое и краткосрочное существование, наполненное болезнями, страхами и жестокостью.

  Они боялись ее и повиновались ей. Она не испытывала ни гнева, ни ярости; вернее, гнев и ярость были ее сущностью, а жажда крови - ее душой. Она была создана за далекими пределами этой галактики Великой Охотницей; преследуя жертв и лакомясь их душами, она выполняла свое предназначение. Люди сами стали приносить ей добычу, пытаясь укрыться от ее охоты; они питали ее и старались умилостивить, но она всегда поступала с ними так, как хотела.

  И все шло по-прежнему тысячи и тысячи лет, пока не произошли эти перемены. Что-то случилось со зверьем для ее охоты; они меньше и меньше боялись Сорни-Най, они становились другими. Они стали взлетать в воздух и мчаться со скоростью ветра, строить железные машины и тянуть стальные нити, опутывая ими тайгу; они обнаглели и забыли о своих древних правителях. Сорни-Най видела, что с ними происходит. Они уничтожали тех, кто верит в нее, уничтожали веру шаманов, рубили древние деревья и строили ловушки для себе подобных, сами проявляя невиданную жестокость.

  Они сами захотели стать охотниками, а то зло, которое они научились творить, даже превосходило ее древнюю ярость. Она видела, как они выбрасывали в снега штабеля замученных сородичей, бесцельно убитых в гигантских западнях, огороженных колючей проволокой. Они не пили горячую кровь, не жевали трепещущее мясо, не жаждали маслянисто-желтого золота, которое так любила Сорни-Най; они убивали с наслаждением и без повода, они стали свободными и смелыми, а сила Великой Охотницы начала иссякать.

  Ее сила была их страхом, их ужасом и предсмертными мольбами. Теперь они больше боялись друг друга, чем зеленоглазого древнего демона, пляшущего в диких снегах и лесах. Только раз в несколько лет собирались остатки ее рабов, били в свои обтянутые кожей оленей бубны, умоляли Сорни-Най о пощаде и покровительстве. Приносили жертвы, числом девять.

  Но все реже и реже удавалось заманивать шаманам девятерых жертвенных существ к ее обиталищу; все реже и реже чувствовала она вкус свежего страха и горячей крови. Совсем пусто стало в душе Охотницы, а силы ее иссякали. Когда уйдет, исчезнет Сорни-Най, уйдет и исчезнет этот маленький жалкий народец, который она хранит и пасет, как пастух хранит и пасет своих оленей, пока не надумает острым ножом вскрыть жилу на шее животного.

  Она выбралась из пещеры и дико завыла, глядя в усеянное многочисленными слабыми звездами небо, раскинувшееся над белыми равнинами и горами, поросшими древними кедрами. Дикий и страшный вой пронесся над землей, ужасая все живое, заставляя содрогаться от невыносимого страха. Звените, шаманские бубны; приводите к Великой Охотнице новых девять жертв, иначе несдобровать вашему жалкому народу. Вымрете все от болезни и голода, сгниете от сырости и болотных испарений, превратитесь в ничто, в прах и тлен раньше отпущенного вам богами времени.

  На кривых косматых ногах, зияя щелями ярко-зеленых безумных глаз, чуть приплясывая в голодном нетерпении, стояла она у горы Девяти Мертвецов и выла во тьму, словно гигантская голодная волчица, а переливы демонского голоса эхом отдавались в горах. Она требовала немедленной жертвы, и шаманы в своих убогих жилищах встрепенулись и прислушались с замиранием чуткого сердца, а их верные бубны сами собою стали позвякивать в темных углах, где они скрывались от посторонних глаз, замотанные в жалкие тряпки. Пора было загонять дичь, заманивать будущих жертв к перевалу, к обиталищу страшного демона - Великой Охотницы Сорни-Най.

«Совершенно секретно»
  «Довожу до вашего сведения, что на севере Свердловской области, в Ивдельском районе, вновь стали набирать силу специально распускаемые местными шаманами слухи о необычных явлениях вблизи Горы Девяти Мертвецов - Сяхат-Хатыл. Жители близлежащих деревень и селений пересказывают слухи о якобы летающих в этом районе огненных шарах, размером около двух метров в диаметре, способных убивать на пути своего полета все живое. Шары появляются преимущественно в ночное время, количество их велико, они ярко светятся в темноте, освещая пространство на несколько километров.

  Кроме того, некоторые жители деревни Вогулки рассказывают о странных звуках, наподобие гула и звона, исключительно громких и неприятных, которые, по их мнению, производит некая Сорни-Най - местное божество, требующее жертвы.

  Несколько раз бесследно пропадали люди; так, исчез и не был обнаружен бывший осужденный В.Гофман, отбывавший срок в Ивдельском лагере. По непроверенным сведениям, Гофман отправился на поиски Золотой Бабы - идола, изготовленного сотни лет назад шаманами манси из чистого самородкового золота. Гофман пропал около года назад и до сих пор его тело не обнаружено. Пропадали и жители деревень, которые также не были обнаружены.

  Недавно были найдены объеденные дикими животными два трупа, установить личность из-за серьезных повреждений не представляется возможным. У трупов отсутствуют языки и глазные яблоки, что, впрочем, может являться следствием повреждений, нанесенных зверями. Также мне стало известно, что группа шаманов манси с целью религиозной практики и устрашения местного населения настаивает на жертвоприношении, каковое должно состояться в конце февраля недалеко от Сяхат-Хатыл.» - генерал раздраженно бросил бумагу на стол, где уже лежало несколько листков дрянной серой бумаги, мелко исписанной четким разборчивым почерком.

  Это было уже седьмое по счету донесение спецагента из северного района Свердловской области. Опять эта галиматья о каких-то огненных шарах и древних шаманских культах, о которых генералу доводилось читать в книжке про Алитета, удостоенной Сталинской премии. То ли все помешались на фантастике, активно публикуемой во всяких вредных молодежных журналах, то ли и впрямь активизировались служители культа, борьбу с которыми Генеральный Секретарь Хрущев назвал одной из основных задач из ведомства. Одно ясно - необходимо принять меры и доложить о них в Главное Управление. Необходимо получить больше информации и своими глазами, так сказать, поглядеть, что же там происходит. Генерал поднял тяжелую телефонную трубку и приказал вызвать к себе майора Николаева...

НЛО -

ближний разум