Смерть на перевале - часть 6 | Death on mouting pass

  Дурак Борька пригласил холодную красавицу Евгению на свидание, тайно купив два билета в кино. Он оказался настолько глуп, что поделился своими планами с Рашидкой, а Рашидка незамедлительно проинформировал руководство. За донос он не получил ничего, кроме похлопывания по плечу и ясного взгляда товарища политрука, но и этого было более чем достаточно.

  Рашидка прекрасно овладевал языками, искусством шифровки, обращением с рацией, делал успехи в спортивных занятиях, проявляя выдержку и терпение.

  Маска так плотно приклеилась к его лицу, что он и сам не знал, какой же он - настоящий Рашид Магомед-оглы? Каждый успех, каждая маленькая победа укрепляли его веру в свое предназначение. Он окончил школу лучше всех. Особенно ему удавались приемы общения и вербовки, так что решено было внедрять его в нужные группы в качестве агента.

  Рашиду выдали новые документы на имя Степана Михайловича Зверева. Он получил фальшивую биографию, по которой выходило, что он - уроженец Ярославской губернии, сын крестьян-бедняков.

  И тут грянула война, которую давно ожидали в Союзе и к которой готовился новоиспеченный разведчик Степан Зверев. Его забрасывали на оккупированные территории, где он участвовал в формировании партизанских отрядов. Он проводил показательные казни полицаев и фашистов; учил партизан взрывать поезда и поджигать комендатуры, убивать врага из-за угла, бороться в самых трудных и невыносимых условиях.

  Степан не очень задумывался о цели и смысле того, что он делал: ему достаточно было пьянящего ощущения риска, войны, близости смерти. Он выполнял ту работу, к которой испытывал склонность, поэтому был счастлив. Он казался веселым, разговорчивым, оптимистичным - каким он был на самом деле, он и сам не знал.

  У него было несколько коротких связей с девушками из партизанских отрядов, был роман с лейтенантом артиллерийских войск, симпатичной румяной девушкой, но единственная глубокая привязанность сердца принадлежала его матери, ожидавшей его в маленьком домике на окраине Баку.

  Степан был отважным и хитрым; ему удавалось то, что не удавалось никому. В сорок третьем году он охранял Ялтинскую конференцию, выявляя и безжалостно карая крымских татар-предателей, пытавшихся выступить на стороне врага. В конце войны Степана наградили орденом за успешно проведенную операцию на Западной Украине, где он снова вылавливал предателей и полицаев, организовывая их показательные казни...

  После войны он тоже не остался без дела: враги народа опять активизировались, появились вредители среди врачей и инженеров, всякие генетики и кибернетики, с которыми следовало безжалостно бороться. Степан внедрялся в научные организации на невинную должность истопника, дворника, уборщика; вел беседы в библиотеках и коридорах учебных заведений, располагая к себе собеседника и выуживая нужную информацию.

  Только вот беда - большим начальником он так и не стал. Пока. Партии и госбезопасности нужны были уникальные способности Степана, его ум, изворотливость, хитрость и отвага; посты руководителей занимали другие люди, не обладавшие его умениями и сноровкой.

  Иногда Степану было обидно, но мама во время каждой их встречи обнадеживала сына, мечтая о богатстве и власти, которые его ожидали. Впрочем, он был еще относительно молод - ему исполнилось тридцать семь, когда Родина и партия снова призвала его к выполнению важного задания. То есть, он полагал, что важного, а пока даже с некоторым недоумением смотрел на красное широкое лицо майора.

  - Студенты, с которыми ты пойдешь, ребята спокойные, нормальные, мы поглядели характеристики, побеседовали с руководителем... Ты просто за ними приглядывай, если будет что-то важное, необычное, экстраординарное - немедленно сообщай в Центр. Я, откровенно говоря, полагаю, что все пройдет спокойно. Информация о всяких странностях исходит из таких источников, что веры им немного: слухи среди оседлых манси, пересуды у магазинчика, бабьи сказки, в общем. Но есть интересные наблюдения об огненных шарах: летают там какие-то шаровые молнии гигантских размеров, освещая все вокруг. Вот и появилось предположение и том, что в тех отдаленных местах испытывают новое оружие или проводят засекреченные эксперименты наши враги с другого континента. В любом случае, чтобы не волновать местное население, не спугнуть шаманов или еще так кого, решено отправить вас в безобидный поход. На тебя, Степан, вся надежда! Молодежь, известное дело, про все забудет за своими танцами, песнями и романами; а у тебя глаз острый, ты все приметишь и за ними заодно приглядишь...

  Зверев понял, что Николаев стремится подсластить горькую пилюлю: его, агента с безупречной репутацией, героя войны, хотят отправить с группой малолеток в лыжный поход! Унизительнее положения трудно себе представить. Степана Зверева теперь, видите ли, некуда приткнуть: все враги народа выловлены, шпионы обезврежены, границы на замке...

  Прощай, профессиональный разведчик Степан Зверев! Теперь тебе остается только в глупые походы ходить с группкой дураков-студентов...

  Но ни одним мускулом лица Зверев не выдал своих мыслей; он был отлично тренирован и разведшколой. И самой своей многотрудной жизнью: приказы не обсуждаются. Не только вслух, но и внутренне нельзя обсуждать приказы, какими бы глупыми или странными они ни были. Все в этом мире держится на дисциплине, на подчинении вышестоящим, а инициатива хороша в самом бою, когда от твоей смелости и решительности зависят жизни товарищей и успех битвы...

  - Тебе, Степан, давно пора очередное звание получать, - негромко напомнил Николаев. - Заслужил! Вот справишься с заданием, завершишь эту несложную операцию, и документы уйдут в Москву на представление тебя к новым погонам. Генерал обещал лично ходатайствовать о твоем повышении. Думаешь, я не понимаю, что тебя обходят по службе? Я все вижу, Степан, только не все от меня зависит. Я и сам который год хожу в майорах, хотя давно мог бы полковника получить. Это в МВД быстро по службе продвигаются, а у нас с тобой такая уж судьба... - майор горестно хмыкнул. Ему были близки чувства бывалого разведчика Степана Зверева, а к генеральской затее он относился весьма настороженно. Да тут еще этот приступ с повышением давления, после которого Николаев никак не может оправиться.

  Болеть ему не полагалось никогда; Маруся болезни ненавидела вместе с больными, первые признаки простуды или гриппа в семье Николаева встречались с лютой злобой, воплями и угрозами, сообщить куда следует о злостной симуляции. Такая политика давала отличные результаты: за двадцать с лишним лет брака супруги почти не хворали. Сейчас вот что-то он расклеился; видно, все же возраст напоминает о себе...

  Николаев решил все-таки посетить врача в ведомственной поликлинике, померить давление и сдать анализы. Конечно, жене он ничего не скажет. А вот самому ему станет поспокойнее, когда он убедится лично, что с его организмом полный порядок.

  Майор и агент долго обсуждали детали; решали, сколько и чего брать с собою, от чего лучше отказаться, чтобы не вызвать ненужных пересудов в группе...

  Остановились на двух фотоаппаратах, рации, а также решили взять одну большую палатку для всех туристов - в одном помещении проще наблюдать за остальными, опять же, легче решается задача охраны: по ночам следует выставлять дежурных.

  Поговорили об Игоре Воробьеве, которому приоткрыли истинный смысл и цель похода. Николаев считал, что на студента можно положиться в некоторых вопросах, но откровенничать с ним не стоит, не дорос еще!

  Зверев должен был взять с собой пистолет, но тщательно скрывать его наличие от ребят. А вот охотничьи ружья можно провезти открыто, только заранее проинструктировать молодежь по обращению с оружием, чтобы не перестреляли друг друга.

  - Тут, Степан, кругом лагеря. Местное население на восемьдесят процентов состоит из бывших заключенных, уголовников и ссыльных. Как бы кто не привязался к вашей группе; нам лишние сложности не нужны. Местную милицию мы проинформируем о походе, чтобы были в режиме боевой готовности. И вот еще - самолет тут будет пролетать несколько раз, осматривать окрестности. Так что вы в полной безопасности. И, знаешь, Степан, мне даже неловко, что пока другого задания для тебя нет. Впрочем, сходишь в поход, развеешься, отдохнешь, а там и новые звезды для тебя подоспеют! - так обнадеживающе закончил Николаев свою беседу с проверенным человеком, настоящим товарищем, заслуженным разведчиком Степаном Зверевым.

  А Степан с непроницаемым смуглым лицом вышел за дверь кабинета, вспоминая маму и родной прекрасный город Баку, куда его так влекло в последнее время. Вот закончит он это задание, получит звание, возьмет отпуск и отправится туда, под сень могучей чинары, в беленький мамин домик, где все знакомо и любимо с детства. И там они с мамой подумают о будущем; может, стоит Степану переехать поближе к Фатиме, устроиться на работу в Баку и жить вольной жизнью обычного человека?

  Он втайне знал, что обычная жизнь - не для него, но помечтать-то можно! Задание, конечно, пустячное, но кажется ему, что майор не все ему сказал. И на самом деле все не так просто; иначе, зачем стали бы привлекать к такой работе его, отменного профессионала? Видно, дело тут в загадочном оружии, в тайных испытаниях, которые проводятся неизвестно кем и неизвестно зачем.

  А все неизвестное - это угроза, это вражеские происки, с которыми партия и поручила бороться Степану Звереву. Расставив все на свои места, Степан улыбнулся своими золотыми коронками, на месте выбитых фашистами зубов, и отправился к девушке, с которой недавно познакомился в библиотеке одного научно-исследовательского института.

  У девушки была высокая грудь и очень длинный язык, который был не только приятен при близких отношениях, но и очень полезен для работы Степана.

  У девушки, работавшей лаборанткой, были напряженные отношения с заведующим лабораторией, а заведующий ставил какие-то сомнительные эксперименты, носил заграничную одежду и хвалил достижения буржуазной науки. Его часто видели в ресторанах... Он заводил молодых любовниц и дарил им дорогие подарки... Недавно подозреваемый купил автомобиль, новенький «Москвич»...

  Степан медленно, но неуклонно приближался к тайне лаборатории и дружеских связей ученого, пока тот продолжал морально разлагаться. А болтливая девушка, сама того не ведая, сгущала тучи над ученой головой заведующего, которому давно светил огромный срок. Оставалось только собрать доказательства, побольше доказательств. И немного пообщаться с самим разложенцем; а это Степан умел и любил.

  В полутемной комнате туристического клуба две девушки, проворно орудуя иголками, сшивали из двух палаток одну. Дело было трудное: громадный кусок ткани был очень тяжелым, нитки путались, иголки кололи нежные пальцы, но работа спорилась. Ведь главное в любом труде - это настроение, с которым он выполняется. А настроение у девушек было лучше некуда: их ожидали самые приятные события, которые только можно себе представить. Люда Лебедева поправила прядь светлых волос и спросила у Зины:

  - А тебе в группе кто-нибудь нравятся?

  Зина, плотная коренастая девушка, что называется, неладно скроенная, но крепко сшитая, улыбнулась и покачала головой. Ока шила решительными крупными стежками, гораздо быстрее Люды. Люда мечтательно посмотрела на подругу и призналась:

  - А мне нравится. Я, Зинка, влюбилась, представляешь?

  Зина насторожилась. Весь курс знал, что Люда нравится Игорю Лебедеву. Хотя тот не показывал своих чувств. Просто молодые люди интуитивно чувствуют взаимное притяжение двух других. Или — влечение одного...

  Зина хранила свою маленькую тайну глубоко в душе: ей очень, очень нравился Игорь! Он был ее идеалом, светловолосый, высокий викинг с ясными умными глазами такой целеустремленный, смелый и сальный. Зина отдала бы все на свете, включая свою девственность, чтобы добиться его любви.

  Но она прекрасно отдавала себя отчет в собственной непривлекательности: коротконогая, толстоватая, без намека на талию, без которой трудно представить себе элегантную девушку, с нечистой кожей лица...

  Волосы Зины были тусклого сероватого цвета, брови широкими, кустистыми, а маленькие глазки почти не имели ресниц. Напрасно Зина плевала в коробочку с тушью «Ленинград», густо намазывая поросячьи реснички черной жижей; напрасно обсыпала блестящее угреватое лицо пудрой «Белый лебедь», мазала губы помадой в золоченом футлярчике - все косметические ухищрения приводили только к тому, что некрасивость девушки проявлялась еще четче, еще ярче и безжалостней.

  А откуда ей, красоте, взяться, если Зинка дочь лысого пузатого бухгалтера и продавщицы из винного отдела, тети Мани, как ее привыкли кликать во дворе их старого дома, на одной из тенистых окраинных улиц. Тетя Маня в свое время приехала из деревни, жила в няньках, в прислугах-домработницах, потом закончила курсы и стала трудиться продавцом, что, по ее крестьянским понятиям, соответствовало пику Коммунизма в карьере. Время шло к тридцати; неимоверными грудами, жестокой экономией и усердием, а кое-где и хитростью, мелким обманом покупателей, Маня сколотила себе приданое: швейную машинку, никелированную кровать, отличный шифоньер, буфет, радиолу, пошила мутоновую шубу и огляделась в поисках жениха. И жених отыскался, словно ждал ее - тихий ответственный бухгалтер в синих нарукавниках, с заметной лысиной и добрыми кротовыми глазками за толстыми стеклами очков.

  Вышла замуж со всей возможной помпой, отослав несколько фотокарточек в родную деревню Дулево, на зависть нищим колхозникам. Шикарная толстая Маня в крепдешиновом платье, с ярко намалеванными губами и щеками смотрелась снежной бабой, счастливой и решительной.

  У пары сразу родилась дочь, Зина, которую мать начала откармливать с крестьянским усердием. К счастью, у девочки оказался отменный обмен веществ, иначе она не прошла бы в дверной проем. А так только прыщи на жирной коже, сальные волосы и нездоровая рыхлость фигуры на коротких ножках-тумбочках.

  - Кушай, доча! — увещевали Зину мама и папа.

  Мама — громким командирским голосом винной начальницы, а папа-тихим голосом канцелярской крысы. Даже в голодные военные годы слышались эти слова в полуподвальной квартирке на углу двух тихих улиц. Правда, еда стала качеством похуже, да и количество уменьшилось, но родители готовы были весь свой паек отдать обожаемой дочке. Варили картошку в мундире, кашу на воде, на черном рынке покупали молоко и яйца, продавая папины костюмы и часы...

  Продали швейную машинку, мамино пальто с лисой и много других вещей, накопленных за счастливые мирные годы. Зато Зина не потеряла ни грамма веса, хотя мать и отец с трудом таскали ноги. Девочка плакала, умоляла оставить ее в покое, требовала родителей разделить с ней обильную трапезу, но восторженные мама и папа, счастливо улыбаясь, отказывались от еды - они, мол, пообедали на работе! И скова звучало на кухне в два любящих голоса:

  - Кушай, доча!

  Зина крутила обруч, делала утомительные спортивные упражнения, прыгала, бегала, в конце концов, записалась в спортивную секцию при школе. У нее оказался упорный характер настоящей советской физкультурницы, и, хотя сначала она часто была объектом насмешек, ей удалось добиться хороших результатов.

  Зинина фотография появилась на доске почета института именно за первые места в соревнованиях по лыжному бегу. А в начале ряда портретов улыбался милой улыбкой Игорь Воробьев... Вот только фигуру ничем было не исправить, да и лицо подкачало. Зина надеялась, что ее верность, преданность, трудолюбие заменят ей красоту, но по ночам иногда плакала, уткнувшись в подушку.

  Никто, к счастью, не догадывался о страданиях смелой и упорной комсомолки Портковой, всегда первой выступавшей на собраниях, всегда первой приходившей к лыжному финишу, всегда первой идущей на экзамен к злющему доценту...

  А Зина потянулась к хрупкой и небесно-красивой Люде Лебедевой, которая была полной ее противоположностью внешне и внутренне.

  Нет, они обе были обычными советскими девушками, которые не сомневались в том, что живут в лучшей стране на карте мира; они разделяли одни и те же взгляды и убеждения, которые разделяла в подавляющем большинстве вся молодежь Советского Союза. Но тихая, мягкая Люда была антиподом решительной, активной Зины, которая играла в их отношениях главную роль.

  И внешне они разительно отличались: коротконогая, как монгольская лошадка, задастая Зинка и стройная худенькая Люда. Девушки были очень привязаны друг к другу. Но в душе у Зины не всегда царил покой; ее часто мучило чувство острой зависти к подруге.

  «Почему так? - размышляла Зина, ворочаясь на пуховой перине, заботливо взбитой мамой Маней, - ведь человек не получает красоту за свои заслуги или победы. Одним дается все, а другим - ничего. Я более смелая. Я больше стараюсь, мне приходится больше стараться... А Людке все дано сразу, и Игорь так смотрит на нее! Это несправедливо!».

  Иногда, в тяжелые минуты, когда Люда, словно не осознавая своей красоты, сводила с ума половину курса, Зинка в душе желала ей стать хоть на день такой же, как она - нелепой, коренастой, с толстыми ляжками, которые приходится скрывать под широкой юбкой...

  И чтобы кожа на Людкином лице зацвела прыщами, красными пятнами, а волосы посерели и засалились. Потом Зине было стыдно за свои плохие мыли, и она еще нежнее относилась к Люде, которую по-своему очень любила. Но Игоря Воробьева она никак не могла ей простить. Даже не его интерес, а упорное незамечание его чувств гадкой Людкой. Зина даже хотела решительно поговорить с подругой, указать той на недопустимость подобного поведения и посоветовалась с мамой Маней. Мать внимательно выслушала разгоряченную дочь, подумала и дала ценный и практичный совет:

  - Ты, доча, Людке ничего не говори. Знать, он не ее судьба. Только хуже сделаешь, натолкнешь ее на мысль. Ты, Зинуля, погоди, выжди; надо уметь, доча, выжидать. Вон у нас в Дулево - девки замуж повыскакивали, а потом, кроме колотушек да пьяного ора, ничего в жизни и не увидали. Намихрюкаются до позеленения и давай жене рожу чистить, топором гонять... Нет, Зина, нам этого не надобно. Я тебя выкормила, выучила, приданое собрала. За кого пожелаешь, за того и выйдешь. Вот останешься как-нибудь с этим Игорем наедине, поговоришь, покажешь себя, какая ты ловкая, умная, терпеливая - и он за тобой на край света пойдет. Главное, выжди и наедине, значит, общайся, чтобы никто не мешал. А Людке ничего не говори; не больно верь подружкам-то, нет в них верности!

  Зина внимательно выслушала совет мамы и решила следовать ему. Она ни словом не обмолвилась про свои чувства к красавцу-Игорю, к талантливому умнице, которого явно ожидало большое будущее сразу после окончания института. Но при Людкином признании ее словно огнем ошпарило изнутри; неужели подруга догадалась об интересе Игоря и теперь испытывает к нему взаимную симпатию?

  - И кто же этот счастливец? - небрежно спросила Зина, проткнув палец толстой иглой и даже не поморщившись.

  - Ой, я боюсь, ты будешь меня ругать! - потупилась Люда, делая мелкие ровные стежки. - Зинка, ты не ту сторону палатки сшиваешь!

  Какая палатка! Сердце чуть не выскакивало из Зининой груди, она с трудом удерживала себя от крика, от желания потрясти Людку за плечи и заставить немедленно выложить все секреты.

  - Ошиблась, - спокойно ответила Зина и распорола три ненужных стежка. - Так давай признавайся, что это за таинственный незнакомец? Я же твоя лучшая подруга, я пойму.

  - Это Юра Словак, - прошептала Люда. - Я влюбилась в Юру Словака!

  От радости Зинка чуть не расхохоталась; она испытала огромное облегчение. С удвоенной энергией принялась она ловко сшивать жесткую ткань, болтая с подружкой:

  - Вот и правильно! Отличный парень этот Юрка; такой симпатичный! Ну, а что стиляга - так это ерунда, просто он хорошо одевается, следит за собой.

  - Ты, правда, так думаешь? - робко спросила Люда.

  - Конечно, правда! - с воодушевлением ответила Зина. - Мне он самой очень нравится!

  - Он не такой как все, - начала Люда старую, как мир, песнь любви. - Он необыкновенный, удивительный человек, сложная, противоречивая личность!

  Зина внимательно слушала Людины рассуждения и дифирамбы. Солнечный луч, неизвестно как разорвавший плотные покровы февральского неба, метался, прыгал, играл и, наконец, проник в темную и душную каморку, где мирно шили свое будущее убежище две юные девушки. Луч позолотил пряди Людиных волос, осветил лицо Зины; в его светящейся полосе клубились и вращались крошечные пылинки. Мирная картина: две молоденькие девушки с иголками в руках шьют и беседуют о своих чувствах и переживаниях... Спокойствием и тихой радостью веет от этого зрелища; а красивый голосок светловолосой девушки журчит как ручеек:

  - Я никогда ничего подобного не испытывала, Зина! Когда он взял меня за руку, я чуть не упала - так у меня голова закружилась. У него такие глаза, такие глаза; от них исходит и печаль, и радость, и любовь; я буквально купалась в его взгляде, понимаешь?

  Зина вздохнула. Конечно, она понимала, как не понять, если каждый день она глядела в толстые линзы очков Игоря Воробьева в тайной надежде, что и он посмотрит на нее так же, улыбнется твердо очерченными губами и вдруг произнесет что-то важное и долгожданное, нежное и прекрасное... Зинка разомлела и раскраснелась, забыв о шитье. Может, ей самой следует быть смелее? Вот сейчас они шьют громадную палатку, в которой будут все вместе проводить длинные зимние ночи. Конечно, долго не уснут, будут играть на гитаре, петь студенческие песни, играть в фанты и шарады... Снаружи будет выть холодный ветер, лежать покров белого снега на много километров вокруг, а в их временном общем доме будет тепло и уютно от маленького примуса и крошечной печурки. Они будут сидеть все вместе, рядом, на байковых одеялах, прижавшись друг к другу в тесноте палатки. Зина устроится рядом с Игорем, подогнув толстые ноги и спрятав широкий зад; элегантно обопрется на руку и чуть-чуть коснется плечом плеча Игоря... В полутьме прыщи и сальность исчезнут с ее молодого лица, черты приобретут загадочность и нежность. Игорь посмотрит на нее и вдруг увидит, как она хороша, молода, привлекательна и, главное, надежна... Он незаметно склонится к ней и тихонько поцелует в щеку...

  - Зинка, очнись, чего ты чмокаешь? - услыхала размечтавшаяся Зина от подруги и моментально отрезвела. Она несколько минут сидела с самым идиотским выражением лица и по-детски чмокала губами, воображая свое интимное общение с возлюбленным. Девушка покраснела и одернула Люду:

  - Давай скорее дошивать, не до ночи ведь сидеть здесь!

  А Люда с удовольствием сидела бы в каморке до ночи, так приятно ей было говорить о милом Юрочке, описывать в сотый раз его внешность и разбираться в запутанном внутреннем мире этой загадочной личности.

  Она тоже мечтала о ночах в большом доме, сшитом их обоюдными с Зиной усилиями. Как хорошо целый день скользить на лыжах по снежной пустыне, взбираться на пригорки и съезжать вниз с замиранием духа, слушая, как ветер воет в ушах! Устать, но смеяться и веселиться, скрывая утомление, а потом с облегчением влезть в установленную парнями палатку и хлопотать по хозяйству, разжигая примус, нарезая застывший хлеб, раскладывая только что сваренную еду в алюминиевые миски.

  Юра будет тихонько пожимать ей руку в темноте, когда все запоют веселые походные песни, такие длинные, что ни одну не удалось пока допеть до конца. А когда все уснут, когда сопение и тихий храп огласят палатку, можно выкарабкаться наружу, на свежий морозный воздух, чуть отойти от палатки и обнять друг друга в зимней ночи, согревая его лицо своим горячим дыханием... И снова можно поцеловаться, как тогда, в коридоре общежития; снова испытать те томительные и сладкие ощущения, которые она впервые познала несколько дней назад.

  - Ты чего, Людка, стонешь? - в свою очередь поинтересовалась Зина ехидно, глядя, как подруга с отрешенным лицом смотрит в угол, издавая нежные скулящие звуки.

  Люда встрепенулась и стыдливо посмотрела на Зину. Девушки поняли друг друга и рассмеялись, потом Люда спросила:

  - А тебе, Зинка, кто-нибудь нравится?

  - Один человек, — ответила таинственно подруга. - Но он об этом даже не догадывается. И, наверное, никогда в жизни так и не догадается!

  В словах девушки была затаенная горечь, и Люда решила утешить подружку:

  - Что ты, Зина! Надо самой устраивать свое счастье! Он обязательно ответит тебе взаимностью; ты такая умная, рассудительная, практичная! Ты спортсменка, у тебя столько побед в соревнованиях! И учишься ты отлично.

  Каждое Людино слово ранило Зину, но она привыкла скрывать свои чувства. Ах, как ей было нужно, чтобы Люда хоть чуть-чуть похвалила ее внешность, нашла бы что-то привлекательное в ее приземистой фигуре, в широких бровях, в светлых глазах-буравчиках, ну хоть в походке или в повадке! А Люда, словно нарочно говорила обидные чисто по-женски вещи; словно не понимала, что Зине больно слышать такие вот «похвалы»…

  - Ладно, Людка, расскажи лучше про Юрика! - прервала Зина утешения подруги. - Вы с ним целовались уже?

  - Целовались! - призналась Люда. - Ой, Зина, он так целуется, ты даже не представляешь. Когда он меня поцеловал, я просто обалдела, это было так неожиданно; а потом он меня научил целоваться, я ведь не умела...

  - А он, значит, умел? - подметила мстительная Зина, откусывая нитку. - У него, видать, большой опыт по этой части.

  - Это неважно, главное, что он меня любит! - нерешительно ответила Люда, которой мысль о богатом опыте Юрия показалась крайне неприятной. Почему она раньше об этом не подумала? У него, значит, были другие девушки, с которыми он почему-то расстался. Может, он их не любил? Но, в таком случае, любит ли он Люду? Может, он играет ее чувствами? Люда помрачнела и загрустила. Зина подметила перемену в лице девушки и мысленно похвалила себя за смекалку. Она отомстила и теперь по-змеиному улыбалась исподтишка, наслаждаясь переживаниями подруги.

  - Я с ним про это поговорю! - решила Люда. - Заставлю его рассказать все-все, что раньше было в его жизни. Про все его увлечения; и только тогда позволю себя целовать.

  - Вот и правильно! - подучила наивную подругу змея-Зинка. - Вытряси из него все, как на комсомольском собраний; пусть покается, поймет свои ошибки, вот тогда и можно начинать серьезные отношения.

  Серьезными отношениями в те годы считались те, когда девушка и юноша вместе посещали последний сеанс в кинотеатре, взяв билеты на последний ряд, и во время фильма про колхозную жизнь или победу над фашистской Германией тихонько целовались, причем юноша обнимал свою подружку за плечи...

  Еще они стояли в подъездах, вздрагивая в страхе каждый раз, когда жильцы хлопали входной дверью, отскакивали друг от друга при скрежете ключа в замке и в краткие тихие минуты обменивались поцелуями. Наглые юноши старались потрогать подружку за грудь, но целомудренные девушки гордо отпихивали руку своего поклонника. Дальнейшее развитие отношений было крайне редким до брака, особенно - если речь шла о «хороших» юношах и девушках. При благоприятном развитии событий играли свадьбу, а потом молодые жили в одной комнате с родителями, стараясь на слишком скрипеть продавленным диваном...

  Девушки еще долго обсуждали, как следует построить серьезный разговор с ничего не подозревающим Юрием; Зинка распалилась и даже порекомендовала Людке поднять вопрос на собрании ячейки, в случае, если ветреный Юрий откажется давать показания.

  Окончательно деморализованная Люда кивала головой. Приятные беседы позволили девушкам благополучно дошить палатку, почти не заметив этого. Наконец, они встали с колен, отряхнули юбки и сложили огромный кусок брезента, под надежным покровом которого каждая собиралась построить свое маленькое личное счастье. Приближался вечер; солнечный лучик давно пропал, растворился в сгущающихся сумерках.

  - Пойдем, поедим мороженого! - предложила отомщенная Зина, ставшая великодушной. - Я угощаю!

  Девушки зашли в кабинетик Аркадия Кравченко руководителя туристического клуба и доложили о том, что задание выполнено, палатка готова.

  - Отлично, - равнодушно ответил Аркадий, глядя куда-то за окно. - Что ж, теперь можно смело отправляться в поход. На этот раз вы надолго пойдете, так что берите с собой побольше теплых вещей и по поводу провианта тоже надо крепко подумать. Шутка ли - вас будет девять человек, то есть - десять; надо серьезно позаботиться обо всем. Думаю, ответственной будет Зина — ты у нас, Зина, девушка практичная и хозяйственная, в голове у тебя ветер не гуляет, так что возьми все на себя. Принеси список, мы с тобою все еще раз обсудим и проверим. А пока - кончили дело, гуляйте смело!

  Девушки выбежали из желтого двухэтажного домика, где располагались хозяйственные службы института, а на втором этаже притулился и кабинетик Кравченко, для которого не нашлось места в серой громаде главного корпуса.

  На улице совсем стемнело, хотя едва пробило шесть часов. В уродливых пальто с цигейковыми воротниками, в вязаных капорах, девушки все равно сияли молодостью и здоровьем; прохожие с удовольствием смотрели на их румяные лица и оживленные, блестящие глаза. Какой-то подвыпивший гражданин попытался заговорить со студентками, но девчонки, хихикая, ускорили шаг, а потом - побежали.

  Столько юной нерастраченной энергии было в этом беге по заснеженной вечерней улице, так радостно было им вдыхать морозный вкусный воздух, так звонко скрипел снежок под их сапогами, что многие невольно улыбались им вслед.

  А Люда и Зина забежали, запыхавшись, в двери маленького кафе-мороженого, расположенного на пересечении центральных улиц. Сесть было негде; оставались только места за высокими столиками на железных ножках. Люда заняла столик, а Зина отправилась к прилавку, где в две кособокие алюминиевые креманки ей положили больше порции дрянного пломбира с кусочками льда - мороженое вороватые буфетчицы размешивали с более дешевым молоком. Но девушки принялись за еду с отменным аппетитом, поддразнивая друг друга и поверяя свои маленькие сердечные тайны. Вернее, откровенничала одна Люда, а Зина внимательно слушала подругу, время от времени вставляя ценные замечания.

НЛО -

ближний разум

Смерть на перевале: Отрывок шестой