Смерть на перевале - часть 3 | Death on mouting pass

  ... Юра добрался до дома только под утро. Проводив Люду до троллейбуса, юноша не поехал к себе - у него были кое-какие тайные делишки, о которых никому не полагалось знать. В принципе, Юра был самым настоящим преступником. Нет, он не грабил людей на темных улицах, не вламывался в квартиры одиноких старушек, не убивал, но если бы о его тайне узнали в институте, пришел бы конец всему. И учебе на престижном факультете, и членству во Всесоюзном Ленинском Комсомоле, и просто - свободе.

  Юра занимался фарцовкой, спекуляцией, которая была приравнена к воровству и разбою. Если бы его поймали, то немедленно отдали под суд и посадили бы в тюрьму года на три-четыре. Юра покупал у нескольких знакомых темных личностей заграничные вещи: часы, авторучки, пиджаки и галстуки, которые затем перепродавал в институте, в общежитии, при помощи неказистой, но смышленой Мальцевой. Светке вечно нужны были деньги; она была родом из глухой зауральской деревни, где жила ее мать-колхозница и орава братьев и сестер, вечно хотевших есть.

  Стипендию Светка делила на две части и посылала половину в деревню. Деньги на жизнь она добывала, помогая Юре продавать товар. Авторучки и пиджаки покупали студенты из богатых семей, которых содержали обеспеченные родители. Конечно, можно было подработать другими способами; например, разгружать вагоны на станции Свердловск-Сортировочная. Но это был такой тяжелый труд и за него так мало платили, что Юра, дважды отмучившись с вечера до утра, таская неподъемные мешки и ящики, решил рискнуть. Риск был у него в крови.

  В судьбе Юры была еще одна мрачная страница, о которой не знали его однокурсники и друзья: Юра был сыном заключенной! Он родился в 1936 году, в лагере для врагов народа; настоящими врагами народа оказались его родители: чешский коммунист Словак и Зинаида Гершензон, сотрудница партийной газеты.

  Чешского коммуниста расстреляли сразу, по решению «тройки», за связь с британской разведкой, предательство родины и партии. Беременную Зинаиду отправили в страшный колымский лагерь, бросили на нары из неструганого дерева вместе с такими же бедолагами, продолжавшими искренне верить в торжество коммунизма на всей планете.

  Женщины, еще вчера разъезжавшие в собственных «Фордах» и «ЗИЛах», носившие роскошные шубы из каракуля и настоящие бриллианты, жены и дочери крупных военачальников, партийных работников и ученых, теперь возили тачки с землей, обрубали сучья у поваленных деревьев, давились в очереди за миской жидкой баланды...

  Страшные, замотанные в тряпье, с выбившимися из-под уродливых платков волосами, они напоминали картину дантова ада; стон и вопль, почти беззвучный, стоял над лагерем для членов семей врагов народа. Зинаиде приходилось хуже многих: хрупкая, изнеженная еврейка, происходившая из семьи богатого ювелира, Зина была бы обречена на гибель, если бы не покровительство одного из лагерных начальников.

  Даже в убогих тряпках, без косметики и перманента, Зинаида была очень хороша собой: полногрудая, с тонкой талией, которую не могли скрыть даже бесформенные одеяния, с черными бровями-дугами и прекрасными глазами, она и в толпе привлекала мужское внимание.

  Мрачньй, с бритой красной головой, мордатый, товарищ Серов молча затащил ее на диван в своем страшном кабинете, и, получив свое, приказал охранникам получше кормить исхудавшую преступницу. Товарищу Серову нравились женщины в теле, с большой грудью и крепким задом; Зинины кости немного разочаровали его, вот он и решил ее откормить, как откармливают поросят и гусей для праздничного стола. Это было спасением для жены врага народа, агента британской разведки: Зина уже харкала кровью, еле плетясь со своей неподъемной тачкой, доверху загруженной землей.

  После нескольких недель на усиленном пайке ей стало лучше, вернулись силы, а товарищ Серов даже соизволил улыбнуться, ущипнув ее за бок - начальнику было очень приятно видеть раздобревшую слегка бабенку, с которой он продолжал свои мрачные сексуальные игры на диване.

  Родом товарищ начальник был из деревни, где к скотине относились с уважением, заботились о коровах и лошадях, но о своих, а не о колхозных, «обчественных». Зина стала для него собственностью, а со своей скотиной требовалось обходиться хорошо, поэтому товарищ Серов выдал Зинаиде толстые ватные штаны и куртку, буханку серого ноздреватого хлеба и даже маленький флакончик одеколона «Красная Москва»; в душе начальник хотел романтики...

  Тут начинается темная страница истории Юры Словака. По рассказам Зинаиды, она попала в лагерь уже на сносях, месяце на третьем-четвертом, а потом родила мальчика в холодном медпункте, под руководством посаженного за растление малолетних профессора Айзенберга, ныне - фельдшера исправительно-трудового лагеря.

  Но Юра сомневался в честности матери. Скорее всего, он был сыном того самого крестьянина Серова, поставленного партией и народом на исключительно важный и ответственный пост начальника над заключенными. Поэтому и выжила Зинаида; поэтому и родился Юрик, довольно упитанный и крепкий малыш, которого не сразу отправили в детдом, как было принято в случае рождения вражеских детей, а около трех лет держали вблизи лагеря у местной женщины, игравшей роль няньки.

  Более того, у маленького Юрика были даже игрушки: деревянный самосвал, пирамидка с разноцветными кольцами, плюшевый медвежонок... Юра смутно помнил большого лысого человека в защитном френче, тыкающего мальчугана пальцем в живот и грубо хохочущего от удовольствия, когда ребенок заходился тоненьким хихиканьем и писком. Людоед во френче рылся в карманах и доставал леденцы с налипшей на них табачной крошкой, куски белого рафинада и каменные прянички, протягивал их мальчику толстыми пальцами, улыбался...

  Нет, не мог начальник Серов вести себя так с чужим мальчишкой, с сыном пусть и красивой, но заключенной. Это голос крови заставлял жестокого начальника приходить в окрестную деревеньку и разглядывать плод своих утех, с удовольствием подмечая ямочку на подбородке, нос-картошечку, яркие голубые глазенки, точь-в-точь как у него самого...

  Зинаиде смягчили режим, так что оставшиеся четыре года она провела в более мягких условиях; когда мать вышла на свободу, Юрочка жил в интернате для таких же, как он, детей врагов народа. Но Юрочка был крепким, смышленым, смелым мальчуганом, а раз в месяц к нему приезжал человек в военной форме, привозя пакеты и кульки с дефицитными продуктами. Посланец почти не разговаривал, но умненький Юрочка совал военному свои наивные рисунки, на которых небо подпирал великан с красной бритой башкой, зубастый, волосатый, с пистолетом в когтистой руке.

  Юрик заметил, что после передачи рисунков ему привозят еще больше лакомств и игрушек, словно таинственный великан доволен его жертвой и поклонением. А за игрушки и лакомства одичавшие дети партийной элиты и профессуры готовы были на все; Юра рано понял, что деньги и вещи дают большую власть над людьми.

  Потом мать забрала Юру и они уехали в Могилев, где жила многочисленная материна родня. Годы в небольшом уютном городке, окруженном грушевыми садами, оставили у мальчика самые приятные воспоминания.

  Мать поправилась, располнела, похорошела еще больше знойной восточной красотой. От партийных работников она теперь старалась держаться за версту; ей хватило коммунистической романтики с первым мужем и в лагере. За Зиной стал ухаживать местный ювелир Грайфер, человек немолодой, но степенный и положительный, а главное - очень обеспеченный, можно сказать, богатый.

  Зина вышла замуж, родственники тихонько пригласили старого раввина, чтобы провести обряд по всем правилам. Грайфер принял Юрочку, был к нему добр, и все шло хорошо, пока не началась война.

  «Двадцать второго июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, что началася война», - пела потом Шульженко об этих страшных и напряженных днях. Население в ужасе пыталось эвакуироваться; кто-то, наоборот, боялся покидать насиженное место и нажитое имущество. Среди последних был и недалекий ювелир Абрам Грайфер, расстрелянный фрицами и полицаями за городом буквально через пару месяцев после начала войны...

  Зинаиде опять повезло; благодаря помощи соседей она выехала из города, увозя с собой подросшего сынишку и очень много отличных бриллиантов, зашитых в нижнем белье, спрятанных в толстой косе, обвивавшей ее красивую голову. И снова Юрочка увидел, как важно иметь вещи и ценности: за драгоценные камни им с мамой и в голодных городишках давали хлеб, масло, тушенку.

  Они добрались до Тагила, там жил один из маминых братьев. Зина устроилась работать на завод, выпускавший танки, учетчицей. Работа была тяжелая, целыми днями и ночами Зина не выходила из цеха, истово трудясь для победы над фашистами. Скудный паек, однако, не был причиной ее усердия. Иногда Зинаида продавала маленький сверкающий камушек, и в тесной комнатушке появлялись давно забытые многими яства: колбаса, масло, белый хлеб...

  У нежно любимого сыночка всегда были теплые вещи. Юра пошел в школу и радовал мать и дядю своими успехами в учебе: сытый ухоженный мальчик получал пятерки легко и свободно, хотя и писал, как все - в тетрадях, склеенных из газетной бумаги. Война шла очень долго; наконец, наши стали гнать проклятого захватчика к его рубежам. Появилась американская тушенка, хорошая одежда, и за бриллианты можно стало купить отличные трофейные вещи.

  Купили Юрочке прекрасную немецкую гитару, и вечерами мальчик наигрывал немудрящие мелодии: у Юрочки оказался абсолютный слух. Юра рос добрым и мягким, но в душе у него рано пробудилось понимание ценности денег и вещей. После войны он поступил в музыкальную школу, а потом - в технический институт в Свердловске. Умер главный людоед - Иосиф Сталин, и юноше удалось сдать экзамены, невзирая на то, что в графе «отец» приходилось писать фамилию расстрелянного чешского коммуниста Словака. Что стало с предполагаемым настоящим папашей Серовым - оставалось загадкой. Никаких вестей от него больше не поступало.

  Юре дали койку в общежитии, и он вовсю наслаждался хрущевской «оттепелью», слушая джаз и привлекая девушек своими отличными брюками и курточками. Юра познакомился с многочисленными «нужными людьми», повыползшими из тех щелей, где они тихо сидели во времена отца всех народов. Постаревшая Зинаида Моисеевна могла быть спокойной за будущее сына: кровь многих поколений ювелиров, торговцев, ростовщиков дала себя знать. Юра Словак покупал, продавал, менял с ловкостью заправского могилевского еврея, но вечерами часто тревожно прислушивался к шагам в коридоре общаги: детские воспоминания давали себя знать.

  - Будь осторожнее, сыночек, - мягко советовала полная седая Зинаида, гладя Юру по голове, - люди завистливы и жестоки. Делаешь свой маленький гешефт - деньги складывай, не бросай на ветер. Можешь пригласить хорошенькую девушку в приличное место, купить себе новый костюмчик, но товарищам не рассказывай про денежки, лучше промолчи.

  Юра в душе был полностью согласен с мамой. Бриллианты кончились за время войны и послевоенного голода, благодаря маминой смекалке и осторожности выжила и многочисленная семья брата Бориса, и она сама, и, главное, Юрочка.

  Надо тихонько делать свои гешефты и никому ни о чем не рассказывать, - так решил Юра. Крестьянская прижимистая натура возможного папаши, начальника лагеря, проявлялась в том, что Юра откладывал деньги на книжку, заботясь о будущем. Вот только перед красивой одеждой юноша не мог устоять; на зависть всем остальным студентам, Юра отлично одевался в импортные пушистые свитера и узенькие брючки-дудочки, за что его несколько раз «продернули» в факультетской стенгазете...

  Но больше придраться было не к чему; юноша исправно посещал комсомольские собрания, хорошо учился, не пил, не курил, поэтому постепенно его оставили в покое, изредка называя «стилягой». Поутру Юра около часа взбивал кок на голове, орудуя двумя расческами, отглаживал и без того идеальные брюки, смахивал невидимые пушинки с модной ярко-желтой куртки... он любовался в зеркало на свое молодое симпатичное лицо, на яркие голубые глаза, на подбородок с ямочкой и мечтал о будущем. Мечты его были вполне материальны: плащ-болонья самого последнего фасона. Модные остроносые туфли.

  Возможно, золотые часы. Собственная автомашина. Непыльная работа начальником в конструкторском бюро, с хорошей зарплатой и квартирой в перспективе. Мало кто мог бы догадаться, что за легкомысленной внешностью симпатяги-стиляги кроется расчетливая и осторожная душа могилевского ростовщика.

  - Ты мечтаешь о будущем? - спросила его романтичная Люда, прижимаясь к его крепкой груди, обтянутой «фарцовочным» свитером.

  Мечтаю, - твердо ответил Юрий.

  Он и впрямь считал свои практичные мысли настоящими мечтами, прекрасными грезами. Девушка нравилась ему давно, но Юра расчетливо выжидал удобного момента, чтобы не терять силы понапрасну, не привлекать внимания на факультете. Вот Светка Мальцева заранее сообщила ему о предстоящем визите Люды; Юра попросил у Светки всевозможного содействия, и та ему помогла...

  На крайний случай Мальцева была готова даже пустить влюбленных в свою комнату, благо, остальные жилички разъехались на каникулы перед государственными экзаменами. Она верно ждала Юриного решения, но ее жертва не понадобилась. Люда ни за что не согласилась бы потерять свою девственность на вытертом байковом одеяле, в чужой комнате студенческого общежития. Впрочем, Юра уже сомневался в правильности своей капитуляции; может, стоило еще чуть-чуть подождать, крепче обнять, нежнее поцеловать...

  Впрочем, все к лучшему: Юра уже имел несколько связей со студентками других институтов. Они принесли ему скорее разочарование, чем радость. Девушки были грубы, неуклюжи и неумелы, им не хватало тонкости и нежности, в них было мало ласки и много грубости, которую Юра не мог выносить. Ужасные голубые трусы с резинками, уродливые лифчики, штопанные чулки, подмышки, из которых торчали пучки волос - все это оставляло в его чувствительной душе горькое разочарование вперемешку с удовлетворением.

  Бессознательно он старался найти идеал, воплощение грустной нежности, доброты, полноты, всепрощения и понимания. Он стремился к образу матери, нежнолицей, крупной, с большой грудью и тихим ласковым голосом, увещевающим и любящим. Но Юра был еще слишком молод, чтобы понять, что обычные девушки-студентки ему не подходят своей молодостью, вульгарностью и запахом молодого терпкого пота. Он полагал, что влюблен в Люду Лебедеву, а на самом деле просто стремился самоутвердиться, утолить сексуальный голод. Люда была красивой вещью, которой он хотел обладать.

  - Ты меня любишь? - с восторгом и надеждой спрашивала ракрасневшаяся растрепанная девушка, отвечая умелым Юриным поцелуям. - Ты меня любишь?

  - Очень, - честно отвечал возбужденный донельзя парень, ощущая томительное давление внизу живота. Он искренне принимал это приятное и сладкое чувство за любовь. На самом деле он любил только свою седую красивую маму Зину, другие чувства были ему пока неведомы.

  Юра проводил Люду до троллейбуса, который останавливался тут же, у самого крыльца общежития. Он мог бы посадить Люду в такси, но был чрезвычайно осторожен и экономен. Ни к чему были широкие жесты, за которые можно было потом пострадать. Люда села в троллейбус, помахав на прощание рукой в пушистой вязаной варежке, а Юра отправился по своим делам: ему обещали продать несколько импортных галстуков с яркими цветами по черному полю. В Советском Союзе вся одежда была черных и коричневых тонов, ужасных лагерных и сиротских расцветок и фасонов, которые вызывали у Юры смутные неприятные воспоминания раннего детства.

  Юра сел на другой троллейбус и отправился на вокзал, где в глубине одного из тоннелей была назначена встреча с поставщиками - двумя золотозубыми «чучмеками», привозившим товар из своей далекой южной республики.

  Галстуки, жвачку и авторучки переносили через плохо охраняемую границу такие же черномазые женщины в длинных расшитых платьях; переносили они и другие соблазнительные вещи, среди которых первое место занимал темно-зеленый состав, скатанный в маленькие шарики - «дурь», наркотик, за который можно было выручить большие деньги.

  Но Юра был осторожным и практичным, ему не хотелось провести на нарах часть своей жизни, поэтому ничем более противозаконным, чем спекуляция заграничными вещичками, он никогда не занимался. С «чучмеками» студент общался долго, торгуясь, обсуждая другие возможные поставки, выгадывая каждую копейку; может быть, в таком длительном торге и не было большого смысла, но Юра испытывал приятное волнение и сознание собственной значимости, унаследованное от многих поколений своих предков.

  Южане с акцентом расхваливали свой товар, показывали образцы, Юра придирчиво выбирал то, что купит в следующий раз. Ему очень понравились французские чулки с ажурным верхом, упакованные в красивый пакет. Он подумал о Люде, о ее восхищении подарком, который он мог бы ей преподнести, но решил купить чулки маме.

  - Верить, сынок, можно только своей маме! - ласково говорила Зинаида своему подросшему сыну. - Бывают хорошие девочки и милые мальчики, можно дружить с ними и разговаривать на важные темы, но верить, Юрочка, можно только маме!

  И чулки покупать можно только маме, - решил Юра. Люда очень симпатичная, он влюблен в нее, но такой подарок может смутить девушку или, что гораздо хуже, заставить ее хвастаться перед другими...

  О Юриных занятиях никто не должен знать; достаточно Светки Мальцевой, которая поневоле будет молчать - ведь она помогает Юре реализовывать товар в студенческой общаге.

  Юра расплатился за красивые чулки, заказал двадцать отличных презервативов, несколько блоков «баббл-гума», плащ - болонью, еще несколько галстуков. Покупки аккуратно сложил в сумку, деньги еще более аккуратно убрал в дорогое портмоне, а портмоне засунул в самый дальний потайной карман. Попрощался в «чучмеками», и в тот же миг из еврея-менялы превратился в обычного веселого студента Юру Словака.

  Насвистывая популярную песенку про ландыши, студент пошел к выходу из тоннеля, слушая, как его шаги гулко отдаются под сводами. В самом здании вокзала люди спали вповалку на мешках и чемоданах, даже на грязном полу, поезда постоянно опаздывали - сталинский порядок уступил место либерализму и разгильдяйству во всех сферах народного хозяйства. Теперь никого не расстреливали за опоздания поезда, никого не сажали на восемь лет за пятнадцатиминутное опоздание на работу. Советские граждане распустились, лишенные вечного страха и напряжения. Пассажирам иногда сутками приходилось ждать поезд, перемогаясь на грязном цементном полу или на деревянных жестких стульчиках со своим скарбом. А в переходе к перронам было тихо и мрачно, абсолютно пустынно - этот тоннель вел к платформе пригородных поездов, которые ночью не ходили.

  Юра поглубже надвинул шапку, поднял воротник модной, но продуваемой куртки и зашагал быстрее, засвистел громче, чтобы разогнать неизвестно откуда нахлынувшую тревогу. Ему стало чрезвычайно холодно; озноб поднимался изнутри и сотрясал тело. В животе заурчало, и Юра вспомнил, что почти ничего не ел сегодня: пара булочек утром, потом жалкий бутерброд с рыбным паштетом у Светки...

  Легкий хмель давно выветрился, а любовная истома поглотила массу энергии. «Наверно, я просто устал и есть хочу», - попробовал успокоить себя студент. Ему вдруг показалось, что кто-то крадется за ним по длинному темному тоннелю. «Это, наверное, эхо от моих шагов», - бормотал успокоительно внутренний голос, но и в нем слышалась дрожь испуга и тревоги.

  Юра ускорил шаги; оставалось пройти каких-то двадцать метров, чтобы выйти на заснеженную вокзальную площадь, на свет фонарей, к стоянке такси. Какое-то странное напряжение витало в спертом воздухе подземелья, тревога усиливалась и стала просто невыносимой. Студент побежал. Что-то или кто-то забухал ногами, догоняя его. Юра поскользнулся на обледеневшем полу тоннеля, чуть не упал... Страх сковал его трепещущее сердце, ослабил силу в ногах, словно в страшном сне.

  - Кто здесь? - визгливо от страха спросил Юра, обращаясь к сгустившейся тьме, - Чего нужно?

  Невидимое плотное облако какой-то смертоносной энергии почти настигло юношу. Такой невыносимый страх исходил от незримой сущности, двигавшейся из сердцевины черного тоннеля, что молодой человек ощутил позыв мочеиспускания. Тонкая горячая струйка потекла по ноге; студент на миг стал маленьким испуганным мальчиком Юрочкой, прячущимся с головой под тонкое детдомовское одеяло от ночных кошмаров. Хриплое дыхание ужаса приближалось с каждой долей секунды. На разъезжающихся негнущихся ногах, в мокром белье, трясущийся от страха, Юра прижался к грязной сырой стене...

НЛО -

ближний разум

Смерть на перевале: Отрывок третий