Смерть на перевале - часть 10 | Death on mouting pass

  Шел второй год войны. Голод и холод добрались до Урала, куда эвакуировали заводы, фабрики, людей... Хлеб выдавали по карточкам, нормы выдачи становились все меньше и меньше. Дети были вечно голодны, ведь им еще надо было расти; по карточкам для иждивенцев, к которым относились школьники, давали немного хлеба, так немного, что он не мог насытить подростка, даже будучи съеденным за один раз...

  Вахлакову приходилось нелегко; он привык плотно и обильно кушать, под одобрительные восклицания родителей, шарящих по столу, чтобы придвинуть любимому сыну кусок послаще и побольше. Теперь стало голодно; отцу и матери давали дополнительные пайки, как инвалидам, но это была капля в море - нужно было кормить фронт.

  Вахлаков, как и все ребята, мечтал о дне, когда он съест целую булку хлеба, один, ни с кем не делясь, будет кусать и жевать плотный мякиш, набивая полный рот великолепным хлебом, чуть сыроватым, тяжелым, ноздреватым, восхитительно пахнущим...

  Но на очередное воровство его толкнул не постоянный сосущий голод, а новое, еще более острое чувство напряжения; Вахлакову снились стыдные сны, он с удивлением видел, как меняется его все еще плотное, только чуть похудевшее тело, как появляются черные жесткие волосы подмышками и на лобке.

  Он не мог больше сдерживать напряжение; он вошел в учительскую и из потрепанной сумки классной руководительницы вытащил хлебные карточки, маленькие квадратики серой бумаги, на которых черными буковками было напечатано: «хлеб». Каждый день следовало выкупать несколько граммов хлеба, а продавщица большими ножницами выстригала квадратик.

  Месяц только начался, были выстрижены всего три квадратика. Вахлаков сунул карточку в карман и пошел к дверям. Тут в глубине коридора послышались шаги; кто-то быстро приближался к учительской. Ужас пополз по мгновенно взмокшей спине вора. Его руки и ноги заледенели, язык прилип к высохшему небу, он растерялся и тупо глядел на белую дверь, готовую вот-вот распахнуться. В тот момент, когда дверная ручка начала поворачиваться под нажимом чьей-то руки, Вахлаков вышел из ступора и моментально залез под стол, удивительно ловко разместив свое крупное, уже не детское тело в пространстве между ножками.

  Стол стоял у стены, боком к входу, так что в полутьме (электричество тоже было лимитировано), парня было совсем не видно. В комнату вошла завуч, Вера Сергеевна, полная грудастая женщина с высокой прической. Она прошествовала к своему столу, взяла журнал, стопку тетрадей и вышла, оставив Вахлакова в полном расслаблении и странной одури.

  Он почувствовал жжение и сырость в трусах; в первый раз в жизни он испытал половое удовлетворение. А карточки он отоваривал в разных магазинах, меняя их у барыг-перекупщиков.

  Ему пришлось потерять на этой операции почти половину добытого, но карточки выдавались для отоварки в одном магазине, к которому был «прикреплен» гражданин. Олега могли запомнить, разоблачить, выдать; он не хотел рисковать. А выкупленный хлеб он с наслаждением пожирал, как зверь, как жрал когда-то мороженое, купленное на украденные у родителей деньги.

  История с кражей карточек произвела в школе дикий переполох; вызывали даже милицию, но усталый до смерти безрукий фронтовик только скорбно покачал головой; какие там отпечатки пальцев, все захватано и заляпано, да и в лаборатории криминалистики некому работать - все ушли на фронт. В основном расследуют только дела об убийстве и, конечно, хищениях государственной собственности. А тут даже неясно, не потеряла ли сама растяпа-училка свои драгоценные карточки где-нибудь в битком набитом трамвае или на темной улице. А теперь заявляет о краже, чтобы чего-то там добиться, переложить ответственность на милицию...

  Вора так и не нашли, а классная руководительница месяц носила домой, двум детям, жалкие судки с пустым супом из школьной столовой - ей оказали материальную помощь, какую могли оказать в тот тяжелый год. Она продала, вернее, обменяла на буханку хлеба, свои сапоги и пальто. Больше у нее ничего не было.

  Вахлакову было жалко учительницу; он вместе с ребятами сложился и отдал в ее пользу стограммовый кусочек хлеба, положенный ему на обед. Он ведь не был извергом или отъявленным мерзавцем. Просто ему нравилось чувствовать свое превосходство над слепцами, населявшими мир. Вахлаков затаился надолго, напуганный происшедшим, особенно - визитом милиционера.

  Парень ужасно боялся тюрьмы, населенной жестокими подонками, способными воткнуть заточку под ребра за воровство и предательство. О тюрьме Вахлакову приходилось слышать много; город был окружен многочисленными лагерями, а в центре высилось здание старинной тюрьмы, построенной еще при Екатерине.

  Почти все старое население города было потомками каторжан и ссыльных, а Сибирский тракт, деливший город на две половины, помнил звон цепей и окрики жандармов двухсотлетней давности; еще декабристы брели по разбитой печальной дороге к месту своего вечного заключения. Так что тюремный фольклор и рассказы о лагерях были знакомы каждому мальчишке; Вахлаков прекрасно понимал, что в заключении он не выживет.

  Там ему невозможно будет носить маску; его разоблачат и убьют. А красть он перестать не может, по крайней мере, пока. Потом, со временем, он, конечно, бросит свое опасное развлечение, а пока просто затаится на время...

  И Вахлаков затаился. Он успешно закончил школу и легко поступил в технический институт, где долго приглядывался к обстановке, к ребятам, к их вещам...

  Его громкий смех и веселые шутки были слышны на всех этажах громадного здания, в коридорах и комнатах общежития, в здании хозяйственных служб, где размещался туристический клуб. Большой, широкоплечий, крупнолицый, Вахлаков был повсюду заметен, со всеми общался, со многими дружил. Его влекло к девушкам, но они отчего-то сторонились приятного рубаху-парня; на втором курсе Олег познакомился с Милочкой Лебединской, дочерью известного профессора, разбитной девахой, одетой лучше всех в институте.

  Милочка была прекрасной партией; у нее была даже отдельная однокомнатная квартира в самом центре, недалеко от городка Чекистов. Вахлаков стал ухаживать по всем правилам; покупал цветы, конфеты, приглашал Милочку в кино.

  Сначала девушка благосклонно восприняла его ухаживания и улыбалась ему вполне определенно, но через несколько недель она стала избегать общения с веселым парнем. Вахлаков удвоил усилия, стараясь показать себя с самой выгодной стороны. Олег напрашивался к гости к выгодной невесте, рассудив, что в квартире он сможет перейти к активным действиям. Но Мила сначала бормотала что-то про занятость, а потом прямо сказал своим неподражаемым хрипловатым голосом, скопированным с голоса экранных героинь:

  - Оставь меня в покое.

  - Почему? - изумился Вахлаков, заглядывая в синие милочкины глазки.

  - Противный ты какой-то, - безапелляционно припечатала Милочка и удалилась в аудиторию, где вот-вот должна была начаться лекция по сопромату.

  Вахлаков стоял, как оплеванный, чувствуя, как в груди поднимается волна ярости. Нет, он никогда не сможет забыть и простить, как эта наглая тварь играла его чувствами! Олег моментально забыл, что видел в девушке только выгодную партию, богатую невесту, которая поможет ему пробиться в жизни и достичь успеха, чтобы он мог безбедно и счастливо жить, на зависть другим. Ему теперь казалось, что его обманули, что-то пообещали и не дали, подло поиздевались над его любовью...

  Ему казалось, что он любил эту хамоватую дрянь! Через несколько дней у Милочки пропала сумка со всем содержимым: конспектами лекций (дело было перед сессией), кошельком, где лежала довольно крупная сумма денег, ключами от квартиры. Милочка заливалась слезами, все утешали ее, а Вахлаков удовлетворенно смотрел на зареванное лицо девушки.

  Сумку он привычно утопил в реке, кошелек бросил туда же, предварительно опустошив его, а ключи до поры до времени спрятал, смутно надеясь в недалеком будущем наведаться в жилище мерзавки и хорошенько поживиться.

  Конечно, он смертельно боялся милиции и милочкиного папаши, поэтому не рисковал, но ночами мечтал о том, как отопрет двери квартиры, как в черных кожаных перчатках будет шарить по шкафам и комодам, как он возьмет все самое ценное, а многочисленные тряпки подлой Милочки искромсает на куски большим острым ножом.

  Этот нож просто не давал покоя его воображению; мать переживала, слушая, как любимый сынок ворочается в кровати, вздыхая и покашливая. Слепая старуха понимала, что сын мучается от неразделенной любви. В принципе, она была права, только скудному уму мамаши было не под силу понять истинную причину бессонницы Олега.

  Олег ясно представлял себе большой острый нож, типа того, каким в военные годы нарезали скудные порции сырого хлеба, выдаваемого по карточкам. Однажды Вахлаков представил, как он кромсает ножом не милочкины тряпки, а саму непокорную девушку, которая заливается уже не слезами, а кровью...

  Кое-что внизу живота парня встало и трепетало от острого наслаждения; Вахлаков ощутил вскоре блаженное опустошение, умиротворение и впервые за несколько ночей спокойно уснул. Ему невдомек было, что в его психике происходят крайне неприятные процессы, которые могут со временем привести его в красивый старинный дом на окраине города, называемый Глафировскими дачами, по фамилии когда-то владевшего особняком купца.

  С тех пор Вахлаков стал красть чаще, так, что к концу третьего курса вовсе потерял бдительность и чуть не попался. Он «пошел на дело» в походе, в палатке, где мирно сопели шесть человек. Опасность, риск, игра заставляли Олега испытывать ни с чем не сравнимое удовольствие, поэтому он не смог отказать себе в краже. Он выждал, пока все ребята уснут, блаженно вытянув гудевшие от лыж ноги, разбросав усталые руки, полежал тихо, как мышь, старательно изображая глубокое дыхание крепко спящего человека, лежал почти полночи, притаившись...

  Наконец, пополз в угол, где свалены были рюкзаки; в одном из них, на самом дне, лежала завернутая в целлофан дерматиновая папка, в которой хранились деньги и документы. Под аккомпанемент дружного храпа и сопения, Вахлаков цапнул папку и торопливо выгреб сложенные купюры. Он весь дрожал и чувствовал, как по его большому телу разливается сладкая истома; прикосновение к деньгам отдавалось в его организме горячими волнами, почти судорогами. Вахлаков торопливо запихнул купюры в трусы, к самому горячему месту тела, сладостно вздохнул, ощутив их прохладное прикосновение, и тут услышал шепот Игоря Воробьева:

  Олег, ты чего там делаешь?

  Мгновенный ужас объял Вахлакова, как когда-то в учительской, где он тупо глядел на поворачивающуюся дверную ручку. Но он собрал всю свою волю и спокойно прошептал в ответ:

  Да вот, что-то живот схватило. Понос у меня страшенный, как говорится, кишка кишке бьет по башке; ищу уголь активированный, а то, боюсь, испорчу всем завтрашний день, сорву поход...

  Так аптечка ведь у Зины, - напомнил Игорь Воробьев, в тихом голосе которого Вахлакову почудились нотки недоверия. - Тебе придется к девчонкам в палатку идти, там все лекарства.

  Ох, черт! - вспомнил Олег, хлопнув себя по лбу, - ладно, перетерплю, не буду девчонок будить, тем более, они устали за сегодняшний день. Дождусь утра, мне уже полегче вроде стало, как сходил на двор...

  В темноте невозможно было увидеть, что Вахлаков не одет, так что версия о его выходе «на двор» абсолютно лжива - на улице было не меньше двадцати градусов мороза. Игорь подумал и лег спать, оставив размышления на потом. А когда обнаружилась пропажа, моментально заподозрил Вахлакова.

  Но Олег так яростно отрицал свою вину, был так обижен, так искренне задет несправедливым обвинением, что Игорю самому стало совестно, и он ничего не сказал ребятам о своих подозрениях. А Вахлаков то и дело метал в совестливого Игоря грозные изобличающие взгляды, словно говоря: « Ну, попробуй, скажи ребятам о своих диких подозрениях! Я смогу доказать свою невиновность, а вот ты... Тебе после этого никакой веры не будет, все будут тебя презирать - ишь, свалил свою безответственность на невинного комсомольца! Это руководитель отряда должен отвечать за сохранность денег и документов; это ведь ты велел все ценности сложить в эту папку. Может, ты и украл!».

  Воробьев ничего не предпринял, но от Вахлакова отворачивался с брезгливостью и отвращением, которые не мог полностью скрыть. Он с удовольствием перестал бы брать парня в походы, но нужны были аргументы, а сам Вахлаков как ни в чем не бывало продолжал посещать лыжный клуб, веселиться, шутить и петь песни под гитару. В палатке он больше не рисковал, но любил воровать в общежитии, где почти не было шансов оказаться пойманным.

  В многочисленных густонаселенных комнатах вечно толпились студенты; напрасно суровые вахтерши пытались соблюсти драконовские порядки, строго-настрого запрещавшие вход посторонним и общение между «мужскими» и «женскими» этажами общаги; человеческую натуру трудно переделать, а уж усмирить влечение двух полов друг к другу - нечего и стараться. На радость природе и Вахлакову, студенты и не студенты ходили туда-сюда, выпивали тайком, выбегали покурить, оставляя двери комнат беспечно открытыми.

  Добродушный общительный Вахлаков приходил в гости к своим однокурсникам, переписывал конспекты, штудировал учебники, которых было мало и на всех не хватало, просто болтал, иногда пил за компанию дешевое молдавское вино. А в удобный момент тихонько, как умная крыса, хватал то, что попадало под руку: тощий студенческий кошелек с талонами в столовую, проездной билет, шарфик, кожаные перчатки...

  Кое-что он выбрасывал потом, кое-что - брал себе, кое-что - припрятывал до поры, до времени. Пока он не вызывал подозрений, но что-то в нем самом стало меняться, разрушая его личность. Взгляд стал хитрым и пугливым, брови почти всегда были сдвинуты, и часто он принимался что-то бормотать себе под нос, когда оставался в одиночестве. Ненависть и напряжение Олег теперь испытывал почти постоянно. Он возлагал большие надежды на предстоящий поход; ему хотелось побыть на природе, среди умиротворяющих лесов и гор, пообщаться к ребятами, попеть песни, забыть хоть на время о своих тайнах...

  Он полагал, что сможет бросить свой промысел, остановиться, забыть прошлое. Так запойный пьяница утешает себя предстоящим отпуском или мечтает уехать куда-нибудь в тихий уголок, чтобы позабыть о пагубной страсти, разъедающей его разум и душу. Но никогда пьяница не уедет в тихую гавань, а вор - не перестанет воровать...

  Однако появление Степана Зверева снова всколыхнуло все адские инстинкты перерождающегося студента. Новый человек - это новые возможности, новые пути для кражи! Если что-то пропадет, подумают не на Олега, которого может заподозрить только Игорь Воробьев, а на этого фиксатого мужика, неизвестно зачем отправляющегося в поход с молодыми студентами. Какой простор для риска!

  Вахлаков гнусно улыбался, тяжело ступая по заметенному свежим снегом асфальту; он воображал, как ловко можно устроить пакость, подставив этого смешного кавказца с русскими именем и фамилией, как хитро можно лишить очередного слепца его сбережений, жалкого имущества. Вахлаков захихикал, вжав крупную голову в плечи; все его тело сотрясала дрожь возбуждения и азарта. Он почувствовал сильный голод; слишком много энергии было потрачено на мечты, тайные планы, сокровенные грезы, на борьбу с самим собой. Вахлаков дошагал до своего подъезда и, не спеша, отпер простой замок. Он вошел в тесную прихожую и скинул полушубок прямо на пол, зная, что мать подберет вещь и аккуратно повесит в шкаф.

  И точно - в коридор вышмыгнула худосочная бельмастая женщина со стянутыми на затылке в сальный узел жидкими волосами. Она протянула чуть дрожащие руки и ощупала своего дорогого сынка:

  - Замерз, Олежек? — заботливо спросила мать, помогая Олегу стянуть теплый шерстяной шарф, - холодно на улице? - Довольно холодно, - добродушно ответил сын, направляясь на кухню, откуда пахло борщом. - Такой морозец приятный.

  Вахлаков был довольно добр с родителями, злобы в его душе вообще было немного; приступы исступленного гнева были проявлениями психической болезни или мучительного комплекса, о которых никто и слыхом не слыхивал на Урале в пятьдесят девятом году прошлого века...

  Вахлаков сел на покрашенную отцом дефицитной масляной краской табуретку и стал ждать, когда мамаша управится с ролью гардеробщицы и нальет ему супу. В нетерпении он даже постучал ложкой о край алюминиевой миски, торопя мамашу приняться за свои прямые обязанности. Мать немедленно прискакала на зов и метнулась к большой эмалированной кастрюле с только что сваренным борщом.

  Кастрюли тоже были страшным дефицитом, особенно такие, эмалированные, выпускавшиеся в двух разновидностях: зеленые и синие. Но слепым инвалидам кастрюлю недавно выдали на работе, так что теперь мамаша баловала сыночка особенно вкусным, сваренным по всем правилам супом или картофелем. Вот и сейчас мамаша налила Олегу полную миску дымящегося борща с костью, покрытой мясом. Вахлаков увидел в кости мозг, свое любимое лакомство, и счастливо вздохнул. День положительно удался. Он принялся шумно хлебать борщ, чавкая и дуя на каждую ложку; он ел просто отвратительно, но мать любовно слушала звуки, издаваемые сыном, розовея от удовольствия. Это ее большой здоровый зрячий мальчик с аппетитом кушает приготовленный ею борщ! Мамаша присела на другую табуретку и сказала:

  - К тебе тут товарищ приходил из института. Леня Коновалов. Вахлаков уронил тяжелую металлическую ложку на стол и вздрогнул.

  - Кто приходил? Кто?

  - Леня Коновалов. - удивленно ответила мать. - Голос такой высокий, немного писклявый. Сказал, что в твоей группе учится...

  - Учился в моей группе, - потрясенно поправил мамашу Олег. — Леня Коновалов еще на первом курсе умер от туберкулеза. Он был из эвакуированных блокадников Ленинграда, здоровье потерял, вот и умер в восемнадцать лет. Это, мать, кто-то другой приходил, ты перепутала.

  - Да не могла я перепутать, - начала раздражаться родительница, чувствуя неопределенный испуг. - Он так и сказал: передайте Олегу, что заходил Леня Коновалов, хотел повидаться. Ну да, мол, ничего, скоро свидимся; Олег ведь в поход собирается? Я говорю, что, мол, да, собирается. Он засмеялся так тоненько и отвечает: «Вот и хорошо. Там и увидимся». Приятный такой мальчик, вежливый. Голос тихий, тонкий...

  Вахлаков вскочил из-за стола, опрокинув тяжелую табуретку. Его большое лицо было искажено от ярости и негодования; еще бы! Кто-то приходил пугать его и его слепую мать, представившись давно умершим парнем, Леней Коноваловым! Знали, гады, что мамаша слепа, как крот, вот и решили поиздеваться. Вахлаков треснул кулаком по стене, так что посыпалась побелка. Мать взвизгнула и бросилась нашаривать руки сына, боясь, что он в кровь разобьет кулаки.

  - Что этот гад еще тебе сказал? - орал в ярости неуравновешенный Олег, размахивая кулаками, - может, еще что говорил, вспоминай!

  - Да ничего больше он не говорил, - успокаивала сына мать, судорожно припоминая невинную беседу с зашедшим к сыну товарищем. - Пообещал, что скоро увидитесь, и все. Вот еще пахло от него очень скверно, меня прямо чуть не вывернуло потом. Дохлятиной пахло, какой-то падалью. Может, правда, с лестницы несло, но запах был ужасный. Может, если это хулиган, он нам какую-нибудь падаль подбросил, навроде дохлой кошки? Ты ничего не видел на лестнице?

  Вахлаков моментально приоткрыл дверь в подъезд и принюхался, вглядываясь в плитки загаженного пола. Нет, ничего, все, как обычно, никакой дохлятины и в помине нет. Может, матери показалось? Какая глупая история! Вахлаков стал мысленно прикидывать и рассуждать. Может быть, кто-то догадывается о его преступной деятельности, о кражах, и решил ему отомстить?

  Доказательств нет, так благородный мститель решил напугать слепую мамашу, представившись именем давно умершего однокурсника? Странная месть. Конечно, мститель достиг своей цели; Вахлаков напуган, мамаша в слезах, загадка осталась загадкой. Но сдается Олегу, что это проделка мерзкого Игоря Воробьева, вот что!

  Воробьев не хотел брать Олега в поход из-за той истории с деньгами; он не может доказать свои подозрения, а от Олега этому выскочке-чистоплюю нужно избавиться во что бы то ни стало. Вот хитроумный Воробьев и подговорил какого-нибудь своего знакомого, чтобы тот припугнул Олега, рассчитывая на трусость и малодушие.

  При этой мысли Вахлаков чуть не упал в припадке; он приписал свои собственные мысли и чувства Воробьеву, перенес на него свою собственную подлость и самооценку, и теперь его буквально разрывала на части ненависть и злоба. Он был готов бежать к нему домой, разобраться с ним, возможно, при помощи ножа, так приятно и соблазнительно оттягивающему карман; он плохо соображал и находился в состоянии амока - разрушительного бешенства. Но мамаша, почувствовав, что с сыном неладно, вцепилась в него удивительно сильными пальцами и стала пронзительно причитать, завывая на каждом слове:

  - Сынок, не ходи никуда, останься дома! Я, может, все сама перепутала, может, ты мне про этого Леню раньше рассказывал, вот у меня в уме и всплыло это имя. А паренек-то, может, вовсе другим именем представлялся! Олежек, не ходи, миленький! Это все я виновата!

  Олег чуть отрезвел от визга и причитаний мамаши. Действительно, доказательств у него никаких, как тогда, в походе, у Воробьева. Мамаша слепа, как крот, так что даже если показать ей фотографию, на которой они снялись всей группой на первом курсе, она не сможет опознать никого. На этой фотке есть и бледный худой Леня Коновалов, действительно, говоривший тоненьким фальцетом, но, конечно, приходил не он, а кто-то другой, кто-то, хорошо знающий и Олега, и слепоту его родителей, и про смерть Лени Коновалова, и про предстоящий поход...

  Все ясно. Его провоцируют и хотят подставить, хотят вызвать его на драку, на открытый поступок, после которого враги смогут отомстить ему! Вахлаков сел на табуретку, задыхаясь от злобы и страха. Враги следят за ним, вот что. Это действует не один человек, а целая группа, шайка, которая хочет ему зла. Они все состоят в сговоре, специально запугивая Олега, чтобы вызвать его на ответные действия. Какие подлые и хитрые твари! Олег даже покачал уважительно головой. Выходка, конечно, детская, но они его недооценили. Он никуда не пойдет, ничего никому не скажет, постарается скрыть всю эту историю.

  - Чья-то тупая шутка, - совершенно спокойно сказал Олег матери, снова принимаясь за остывший суп. - Дураки - они и есть дураки. Это из зависти, мама; не хотят, чтобы я шел в поход, завидуют, что все девушки на меня смотрят, что руководство меня уважает, что все хотят со мною дружить. Вот подлецы и решили меня напугать. Вернее, тебя напугать, меня-то они слишком хорошо знают для таких штучек!

  Я им зенки повыцарапываю! - завизжала в ярости мамаша, исказив сухое лицо злобной гримасой, - чтобы они сгнили в могиле, чтобы им света не видать! - проклятия матери были тесно связаны со зрением. Сама слепая, намучавшаяся от своей болезни, она ненавидела зрячих и завидовала им. Всем, кроме, конечно, горячо любимого сына.

  Она хотела бы, чтобы все ослепли и тоже смотрели на мир сквозь муть и тьму, как и она. Мать долго вопила и угрожала, потрясая худыми когтистыми руками, в глубине души ей было приятно осознание того, что ее прекрасному сыну завидуют, видя его успехи и достижения. Раз у Олежки есть завистники, значит, его жизнь удалась! Сама мамаша непрерывно завидовала всем, кто хоть в чем-то жил лучше ее - или ей казалось, что лучше. Теперь, когда объектом зависти стал ее собственный сынок, ей стало хорошо. Мелкие пакости и глупости не могут повредить Олежке, а вот быть признаком его успешности вполне могут.

  Мать любовно гладила сына по круглой голове с двумя макушками, недвусмысленно обещавшими счастье в любви и богатство. Когда с работы притащился слепой папаша, ему поведали историю уже с юмором, со злым смехом победителей, рассказывающих о нелепых ухищрениях своих врагов. Похожий на череп желтоватым лицом и выступающими зубами, папаша сначала впал в гнев и хотел убить мерзавцев своей тяжелой палкой с железным набалдашником, но потом, услыхав веселое хихиканье сынульки и радостные нотки в голосе жены, повествующей о визите мертвого однокурсника, тоже развеселился.

  Он даже придумал отличный ответ на шутку товарищей завистников; пообещал принести откуда-то бутылочку с серной кислотой и наказал мамаше при последующем появлении «Лени Коновалова» плеснуть ему в лицо содержимым, немного, ровно столько, сколько нужно для уродства на всю жизнь. Матери ничего не будет, а вот шутник вряд ли захочет и дальше морочить добрым людям головы. Напившись чаю с пряниками, семья легла спать, а успокоенный Олег даже улыбнулся перед тем, как заснуть.

  …Феликс Коротич вошел в вестибюль общежития, аккуратно притворив за собою дверь. Ловкое, натренированное тело позволяло ему двигаться легко и бесшумно, хотя он казался крупным и неуклюжим. Феликс равнодушно обежал взглядом ячейки для писем, сделанные из фанеры, с уродливо подписанными буквами.

  Многие ребята с замиранием сердца ждали весточки от родственников, от девушки или парня, оставшихся в той деревне или захолустном городке, откуда приехали сами студенты. А вот сироте Феликсу ждать писем было неоткуда и не от кого...

  Феликс вежливо поздоровался с вахтершей, тетей Марусей, и поднялся к себе, на третий этаж, где в убогой комнатушке жило еще четыре человека, одним из них был лучший друг молчаливого Феликса - Женя Меерзон. Как обычно, женина кровать была аккуратно застелена, а примыкавший к изголовью подоконник был накрыт салфеткой, вырезанной из газеты «Правда».

  Газету сворачивали в несколько раз и прорезали дырочки, делали извилистые надрезы; своими хирургическими пальцами Женя ухитрился вырезать из серой газетной бумаги красивую салфеточку, украшавшую сейчас облупившийся подоконник. На столе в углу стопкой были сложены женины учебники и справочники с жуткими скелетами и ободранными людьми без кожи. Феликс не любил заглядывать в эти неприятные учебники; он был довольно впечатлительным юношей.

  Жени сейчас не было в комнате; после собрания он поехал в больницу, где работал санитаром, а на самом деле уже почти настоящим доктором. Женя безошибочно угадывал болезни, делал уколы, ставил капельницы, очень мягко обращался с теми, кто нуждался в его помощи. Зарабатывал он сущие копейки, но уже сейчас было ясно, что Женя далеко пойдет, и наступит день, когда он будет жить в достойных условиях, станет профессором и обеспеченным ученым...

  А вот Феликс смутно представлял себе свое будущее; его интересовали пока только успехи в спорте, победы и достижения. Ему нравилось ощущать азарт борьбы, всей душой чувствовать себя победителем...

  У Феликса была настоящая спортивная злость, которая так необходима успешным спортсменам. Когда речь заходила о выигрыше, о победе, Феликс шел на любые поступки и затраты, а проще говоря - на все. О допинге тогда почти ничего не знали, а если бы знали, Феликс непременно стал бы употреблять даже самые опасные и чреватые последствиями препараты. Он был готов на все ради очередного кубка или медали, вернее, ради того упоительно ощущения, которое ему давало обладание ими. Он снова был первым, он был - Победителем!

  Даже играя в шашки с Женей и другими ребятами, Феликс напрягался и страшно горячился в душе, внешне оставаясь спокойным. Если ему не удавалось выиграть, он старался скрыть свою досаду и разочарование, но для этого требовались такие огромные психические усилия, что на выпуклом лбу парня выступали капли пота, а кулаки сжимались так сильно, что на ладонях оставались кровавые полумесяцы. Феликс был упрям и настойчив, а с поражением он смирялся редко, только до поры, до времени, пока не представится возможность взять реванш.

  Коротич пока сторонился девушек, желая действовать наверняка, чтобы избежать возможного разочарования. Вдруг его отвергнут? Вдруг посмеются над его чувствами? Вдруг ему придется проиграть? Феликс не смог бы пережить унижения и разочарования. Пока он сосредоточил свое внимание на некрасивой и коротконогой Зине Портновой.

  Да, пусть у нее толстые щеки, кое-где покрытые угрями, широкие щетинистые брови, под которыми глубоко сидят глаза-изюмины, серые тусклые волосы и нос картошкой, зато она вряд ли отвергнет Феликса, известного спортсмена и физкультурника, чьи достижения известны каждому в институте. А Феликс использует Зину для тренировки, так он в душе называл то, что должно произойти между ними.

  Произойти должно было следующее: во-первых, Зина должна была ответить на продуманные ухаживания Феликса и обратить на него внимание. Во-вторых, должен был произойти поход в кино или в кафе-мороженое, где Феликс собирался рассказать Зине свою краткую биографию спорте и поделиться взглядами на жизнь.

  Затем молодой человек планировал поцеловать скользкие Зинины губы где-нибудь в подъезде и спросить о ее чувствах по отношению к нему, Феликсу Коротичу. И вот - час триумфа: Зинка признается в своих чувствах, скажет, что он ей небезразличен... Это и будет первая победа, после которой можно приступать к ухаживанию за красивыми девушками. Так уж положено в спорте: сначала тренируются с меньшим весом или более легкой дистанцией, а потом увеличивают нагрузку и добиваются поразительных успехов. Феликс никуда не торопится, eмy важно сохранить высокое мнение о себе и избежать неудачи. Феликс умеет ждать.

  На миг Феликс вспомнил то, что не хотел вспоминать никогда. Полутемный подъезд, скрип рассохшейся двери, крик нетрезвой тети Вали:

  - Пошел отсюда, подонок! Нет здесь ничего твоего, мразь! Убирайся. Пока милицию не вызвала!

  Какая милиция! - заорал дядя Коля, уже принявший на грудь куда большее количество водки, чем его грязная растрепанная жена. - Я щас сам удавлю гаденыша! Мало эти эвакуированные жировали на наших харчах, теперь еще права пришел качать, ублюдок! - свои тирады дядя Коля обильно приправлял грязным матом.

  Он выскочил из квартиры в широких семейных трусах и обвисшей, как парус в безветренную погоду, майке, схватил Феликса за шиворот жалкой интернатской куртки так, что затрещали гнилые нитки, и сбросил в лестничный пролет. Мальчик упал с высоты двух-трех метров и несколько секунд лежал, не шевелясь, пытаясь вдохнуть порцию живительного воздуха отбитыми легкими. А дядя Коля продолжал орать:

  - Убью на х.., сука! Пришибу молотком, если еще раз явишься!

  Тетя Валя испуганно волокла мужа обратно в квартиру; она явно не ожидала от него столь решительных действий, которые своими последствиями могли бы повредить ему самому. Феликс слабо зашевелился и застонал, пытаясь встать на четвереньки.

  Из открытой двери квартиры, прямо под ногами у копошащихся в пьяной возне родителей, прошмыгнули Вовка и Петька и, утирая зеленые сопли, принялись обзывать Феликса похлеще мамаши с папашей. Из квартиры несся детский рев недавно появившихся на свет близнецов-дебилов, напоминая крики каких-то диких животных.

  Сдохла твоя сучка-мать, и ты сдохнешь! - заверещала тетя Валя, получившая полновесную оплеуху от своего супруга и решившая, подобно всем женам алкоголиков, сорвать зло на ни в чем не повинных людях. - Хоть от этой жабы избавились, а тут жабенок подоспел, требует чего-то!

  Вовка харкнул на встающего, к нему присоединился Петька. Под градом ругательств и плевков, Феликс кое-как встал на ноги и выбрался из подъезда, в котором бесновались пьяные пролетарии. Ему до слез было жалко маминых вещей, не потому, что можно было продать их на толкучке и выручить небольшие деньги, купить себе башмаки, теплые носки, шарф, шапку...

  Это была последняя память о маме, которой никогда больше у него не будет. Феликс пережил ужасное унижение, оскорбление всех своих чувств, так что некоторое время голова у него плохо работала, и он все повторял онемевшими губами какой-то глупый мотивчик про ландыши. При падении он сильно ушибся, особенно же пострадал затылок, на котором сейчас вздувалась огромная шишка.

  Слегка тошнило, и все тело сковывала непонятная слабость, так что мальчик еле дошел до спортивного интерната. Там он с трудом поднялся по лестнице и рухнул на кровать. Воспитателю пришлось вызвать врача, которому Феликс только коротко объяснил, что упал на улице, поскользнувшись. Ужасное душераздирающее чувство тоски и обиды не давало Феликсу вдохнуть, но он объяснял это сильным ушибом.

  Ночью мальчик выбрался из спящего здания интерната на улицу, потому что боялся задохнуться. Кругом была тьма, ночь и холод - наступила зима. Феликс расстегнул пальтишко с полуоторванным воротником и подставил бледное лицо с запавшими глазами пронизывающему ветру. И, словно робот, зашагал снова в сторону бывшего своего дома, где совсем недавно он жил вместе с мамой, имел свой угол, фотографию самолета над письменным столом, несколько дорогих ему книг на этажерке, украшенной бумажными салфетками с вырезанными на них фестончиками, коврик над кроватью...

  От воспоминаний мальчику делалось все хуже и хуже, а боль в груди становилась все острее, вскоре она сделалась такой невыносимой, что подросток вынужден был ухватиться рукой за угол дома и немного отдохнуть. В голове по-прежнему звучал глупый мотив про ландыши, и еще - всю голову буквально распирала изнутри очень сильная боль.

  Вероятно, врач был прав, у Феликса было сильное сотрясение мозга, но воспитатель и дежурный завуч пошептались с доктором и решили не портить отчетность. Феликсу вскоре предстояло выступать на областных соревнованиях, запись в медицинской карте могла лишить его такой возможности, а интерната - заслуженного первого места, которое влекло за собою многочисленные премии и блага... Кроме того, делом могла заинтересоваться милиция, начать расследование, и тогда вместо благ и премий начнутся нескончаемые проверки и инспекции, в результате которых многие полетят со своих мест...

НЛО -

ближний разум

Смерть на перевале: Отрывок десятый